a>
Оказаться в этой комнате, как будто заново родиться, но уже в возрасте за… дцать. Высокие стены бежевого цвета, бежевая кровать, бежевая мебель. И никакой памяти. Кто я, откуда. Ничего, не известно. Мне нечего делать, мне не о чем думать, потому что во мне нет никаких воспоминаний. Нет памяти – нет мыслей. Есть ощущение себя, и о себе мне не по чему судить. И я чувствую, что я не боюсь. Ни того, кто придет, ни того, где окажусь я. Раз здесь светло и тепло, мне нет угрозы. И я жду встречи, хоть с какой-то информацией. Ясно, что мне пришлось пережить многое, потому что в душе – много чего-то, что сейчас как огонь горит, но потеряло причину и следствие, потеряло словесную форму и мыслеобразность. Обратилось в чистую энергию, и оно – позитивно, в общем-то, потому что нет страха и злости.
Иногда из-за стены до меня доносится голос. Он явно говорит на английском. Но смысла я не улавливаю. Я лежу поперек кровати, головой к двери. И кроме этих далеких голосов, до меня больше не долетают никакие звуки. Пару раз кто-то открывал дверь, и я чувствовала на себе взгляд. Но я не шевелилась, тревожить меня никто не пытался. А мне не хотелось тревожить это состояние. Встречи и контакты состоятся, но быть никем и не знать ничего – это то, что дается раз в жизни. И разговор никуда не убежит, человеком мне стать все равно придется вновь. А никем – не скоро. Первая же встреча начнет процесс моей идентификации, определения моей сущности. Моих приоритетов, моих недостатков, меня, в общем. А сейчас я была всем сразу, я была, в общем, я была сама жизнь. И старалась продлить это еще чуть-чуть.
Наконец дверь открылась в третий раз. И закрылась, оставив кого-то уже с этой стороны.
2
Я осталась лежать, затылком к вошедшему. Не испытывая к такому поведению стеснения, видимо потому что сознание глубоко очистилось от случая, приведшего меня в такую ситуацию. Но пришедший уже явно не собирался уходить. Я открыла глаза, но продолжала лежать. Человек же явно умел хранить спокойствие, продолжая молча наблюдать за мной. Раздалось пару шагов, и моему боковому зрению стала заметна одежда. Черное длинное платье. Молчание не было тягостным, оно тоже было… интересным, что ли. И вовсе не пустым. Наконец человек присел на край кровати, а мне очень хотелось поднять глаза, чтобы увидеть лицо. Но предчувствие открытия столь манило, что само по себе было сладким состоянием, И я ничего не делала. Вдруг очень плавным движением женская рука вспорхнула и мягко легла мне на голову. Не понятно, какому инстинкту повинуясь, я резко оторвала голову от кровати и села напротив этой… незнакомки. Агрессии во мне не было, но встревоженность в ней явно проскользнула. С красивого лица на меня смотрели черные глаза. Слишком глубокие, чтобы оставить дремать во мне волнение. Так как глубина этих глаз слишком диссонировала с тем, что было во мне, и вся эта энергия всколыхнулась во мне, сдавливая дыхание. Слишком бурное столкновение с начинавшей осмысливаться жизнью. Потому что даже тому, кто находился напротив меня, стало не по себе. Не знаю почему ей, а мне, потому что мои запасы энергии оказались выведены за границу контроля эмоций этими глазами на этом красивом лице. Назвать незнакомку женщиной не поворачивается язык, у такой красоты нет измерения возрастом, это нечто всегда юное и светлое. Но назвать ее девушкой не получалось из-за глубины мира, чей краешек выглядывал из ее глаз. Слишком легкомысленное определение «девушка» для таких глаз вовсе не подходило. И единственное, что могло идентифицировать ее для меня на данный момент, это слово «ОНА». Со всеми заглавными буквами. В итоге наши взгляды пересеклись не как изучающие друг друга, а как поглощающие, мы будто пили друг друга глазами, испытывая жажду. Мне не было неловко от этого долгого взгляда, потому что на данный момент мое сознание возвратило только одно чувство – боль, которая не объяснялась ничем, потому что у меня не было ничего в запасе памяти.
3
Боль имеет разную природу, и мы пытаемся лечить ее, облекая в слова. Если болит нога – надо пить анальгин. Если болит зуб – надо идти к стоматологу. Если болит душа – надо найти причину беспокойства. И либо помочь себе, либо смириться. Но мы заранее спокойны. Если душа болит за ребенка – мы смиряемся и всю жизнь живем с переживанием о чаде, эта боль – закономерное постоянство родительской жизни. Если душа болит за любимого человека в разлуке, у нас есть такое лекарство, как надежда на встречу. Если в ссоре, то мы играем чувствами и либо тешим свое эго, что порой вполне заглушает душевную боль, либо ищем компромисс. Если душа болит за родину, мы предпринимаем какие-то социальные действия.
Если же сталкиваются два незнакомых мира, неожиданно, когда столкновение нельзя предотвратить, то идет диффузия всех процессов этих миров, осознаваемых самим миром, и нет. И тогда приходит боль в чистом виде. Ее нельзя контролировать, это шок, в котором еще ничто не осознается, в котором ты слепнешь и ничего не понимаешь, и весь твой мир превращается в ад. Потому что начинается вселенская перестройка после столкновения. И когда завершается химия этого процесса – получается результат, который не предсказуем, и вариаций – множество. Например – ненависть, или обида, а когда процесс завершается правильно –