«Это просто музыка в переводе на детский смех…»
Это просто музыка в переводе на детский смех
Это радуга, радуга музыки,
перемещённая в детский взгляд,
пухлые пальчики сердца,
крохотная вермишель,
в душу бесцеремонно лезущая,
как в свою постель,
в мир души моей тайная дверца
и фонетики слабая «эль».
Мягко, тепло, щекотно, весело, озорно,
ладушки, бережно, сладко, щедро, хитро, вольно,
да кувырком и в прятки в самом смешном кино.
Оживляясь и молодея,
улетать мотыльком
в свежий ветер аллеи
с капелькой – огоньком!
И наблюдая нечто
в свой бинокль сердечный,
лет на двадцать путь млечный
выверить, как поток
музыки бесконечной,
света и лета исток.
«Где балластом любовь была …»
Где балластом любовь была —
Замолчали колокола, —
Шорох крови дымится здесь,
Разболтает людей, как взвесь,
Пустит по рулетке бегом
муравьиных великих дел,
шевеля духовный предел,
потревоженный сапогом.
«От тебя уходил человек…»
От тебя уходил человек
По метели, по тонкому краю
В миг беспамятства, в атомный снег,
Изнутри до золы прогорая.
И назавтра смурная заря
Принесла только горя затравки,
уходя от меня, от тебя,
обругав на подобии шавки,
С головой уходя в свою злость,
причиняя следам четкой ковки
рану – будто в ступню адский гвоздь.
Исшипелся змеёныш в сноровке,
щель-кошель зажимая, – мир – в горсть,
репетируя злобу так ловко.
Дым ракеты сметёт всех вокруг —
видишь, валятся трупами люди
от твоих ухищренных потуг, —
всё сметаешь энергией судей.
Это Понтий Пилад во плоти.
И пощады вовеки не будет…
Но взгляни в золотое кольцо
солнца, взгляд поднимая. Сквозь выси
разгляди облака. Сумма чисел
тает. Видишь родное лицо?
Промелькни и вернись в дом, родство.
Осознание – не опознанье.
Человеческое призванье
в сбереженье любви,
в тайне бережных слов.
«Час и два, ломая розу…»
Час и два, ломая розу
ты скрывал болящий палец,
и прощение, как розгу,
ты воспринял, воспитАнец.
Ты воспитывал, как злобу,
даже милого котенка,
злил и требовал с любого
поединка. Поединка.
Даже с малого ребенка.
Но общенье – поединок
принесло лишь зло двойное,
дно двойное для расхлёба
из одной, своей же, чаши.
Вечера любви – не наши,
многодневные плюмажи
выгорают и сгорают,
и чадя, навеки тают,
и текут слезами в бронхах,
и глотаются, как вспОрхи.
Так, изобретая порох,
тычет когте-шип в зазорах,
роет, роет пепелище,
напитав кровями днище.
Уплывает лодка в хлюпы, —
Худосочная валюта.
Что реветь?! Всё отравила, —
Только дно, скопленье ила
Мог же быть букет и праздник,
Линза к сердцу в чуткой фразе.
«Жизнь души переменилась…»
Жизнь души переменилась
там, где тлеет головешка:
опечаленная юность,
зацелованное царство.
Не одна душа сносилась,
как сапог из камня пара,
выпитая горем плошка,
ягод бусины, как милость,
как наивность и усталость.
В трижды выбитом пространстве
заалевшие полоски:
дровосеки