хочу! Эх, если бы ещё и погода не подводила.
Но дело было не только в погоде, а ещё в чём-то непонятном. Что это было, для меня долго оставалось загадкой. Я даже не знал, как назвать это самое «что-то».
Нет, в первое время было ещё терпимо. Разве что по вечерам, когда на город надвигались сумерки, появлялась эта смутная тревога. Особенно это ощущалось в плохую погоду. Ну а какая погода бывает у нас в ноябре, можно не рассказывать.
А в том году ноябрь лютовал. Не было почти ни одного дня, когда не шёл бы проливной дождь. Иногда вместе с дождём сыпал мокрый снег, который тут же таял. Почти постоянно бушевал сбивающий с ног, пробирающий до костей промозглый ветер. Слякоть на улице была такая, что даже выйти из дома нельзя было без сапог. В некоторых местах без сапог нельзя было даже пройти по тротуарам.
Даже не знаю, как попонятнее объяснить вам это чувство. Короче, дело вот в чём. Идёшь, например, по улице, или, скажем, едешь в трамвае, а может, заходишь в магазин – в общем, не так уж и важно, где ты, лишь бы не дома. Так вот, везде, где бы ты ни был, тебя преследует непонятная тревога. Люди кажутся угрюмыми, злыми. Ощущение такое, будто от них исходит угроза, будто они могут сделать тебе что-то плохое. Как-то нехорошо от этого становилось, неуютно, даже страшно.
Когда это только ещё начиналось, я старался вечерами не выходить из дома. Утром – другое дело. Утром люди как люди: идут по своим делам, лица у них ясные, не злые, не хмурые. Но так было только поначалу, а с середины ноября тревога перестала проходить даже по утрам.
Сначала я думал, что мне это мерещится. А что, может ведь такое быть? Ну, например, из-за погоды настроение такое – «подозрительное». А вдруг не из-за погоды? Вдруг ещё хуже?
Вы можете спросить: «Почему хуже?» А потому и хуже. Я ведь стал подозревать, что у меня не всё в порядке с головой. А что, бывает, что люди с ума сходят.
Но дело оказалось не в голове, то есть мне это не чудилось. И правда, то, что стало происходить в нашем четвёртом «Б», померещиться никак уж не могло, а творилось у нас такое, чего я раньше и представить себе не мог. Казалось бы, до каникул все друзья-товарищи были, а после каникул почти все перессорились. Ладно бы только перессорились. Ну, поссорились, потом помирились. Раньше, что ли, такого не было? Так нет же, дело до жутких драк доходило. Уж на что Смолина с Сапрыкиной подруги закадычные, так и они подрались, да так, что чуть не выдрали друг другу волосы.
Говорили, что эти ненормальные подрались из-за Тимки. Ага, как же, слушайте враки. Арчибасов-то тут вообще при чём? Он виноват, что ли, что эти дуры влюбились в него и договориться не могут, «чей он». Это они так говорят: «Чей». Вернее, каждая говорит: «Мой!» А что значит это «мой» или «твой»? Он вовсе и не чей-то, а свой собственный. Непонятно им дурам, что ли? А они… Ну точно, дуры. Короче, на перемене подходят они к Тимке, и Сапрыкина спрашивает:
– Тимурчик, ты кого больше любишь, меня или Смолину?
Тимка от них всякого мог ожидать, только не этого. Он даже не сразу врубился, что им от него нужно. Вообще-то, они его давно доставали своими глупостями. Они ему так надоели, что хоть в школе не показывайся. Ну, короче, он им и говорит:
– Вы что, спятили? Отстанете вы от меня когда-нибудь или нет?!
А что, правильно он им сказал. А они после этого ещё сильнее друг на друга злиться стали:
– Это всё из-за тебя, Анечка… – это Смолина говорит. – Из-за тебя Арчибасов ко мне равнодушен стал.
А Сапрыкина:
– Нет, Оленька. Это из-за тебя он ко мне охладел.
Интересно, это они из любовных романов, что ли, таких слов нахватались?
А дуры – они и есть дуры. Слово за слово, ну, и дошло у них до драки. Их тогда еле растащили. Даже тем, кто их разнимал, от этих умалишённых досталось тумаков.
Ну и ладно, пусть себе дальше с ума сходят. Что с них возьмёшь – с Сапрыкиной и Смолиной? Они ведь и раньше были ненормальными. Просто у них произошло обострение. Вот Тимка – другое дело. Он-то как раз нормальный, в отличие от Смолиной и Сапрыкиной. Да и Вовка Муравкин из нашего четвёртого «Б», и его старший брат Кирилл из пятого «А». У них-то крыша не съехала. А вот о многих других этого не скажешь.
Такой ужас стал твориться не только в школе, это происходило повсюду. Продавцы бранились с покупателями, покупатели – с продавцами. Пассажиры в трамвае ссорились друг с другом и с кондуктором. На улице – хоть вообще не показывайся. Это из-за пьяных. А пьяных стало ужас как много.
Вообще-то алкозаврики нам были бы по барабану, если б не задевали. Хотят поскорей «в ящик сыграть» – ну и флаг им в ру… то есть… бутылку им в руки. Вот только они стали ко всем приставать, задираться, ну и нас задели.
Нет, вы только представьте. Идём мы с Тимкой и Маринкой Беневоленской из школы. Дорога через пустырь лежит, как раз мимо нашего уличного стадиона. Идём, значит, никого не трогаем, а на нашем стадионе три алконурика «напитки» распивают. Ясное дело – не чаи. Один оборачивается в нашу сторону и говорит, еле ворочая языком:
– Вы чё тут