дителями, и хоть росла в бедности, никогда о том не сокрушалась и не завидовала родным, что жили несравнимо богаче.
Предназначенное папеньке наследство было поделено между двумя его сестрами – Александрой и Аделаидой. Старшая была удачно выдана замуж за попечителя Академии художеств, родила в браке двух сыновей и считала себя умней остальных. Ну как же! Брат учудил невесть что, а младшая сестра осталась старой девой. Почему? А потому что дурой была и не захотела выйти за отцовского друга, лет на двадцать старше. Все думала, что получше вариант попадется, все выбирала и губы дула, пока не полезла седина, а женихи не отпали один за другим. Так и осталась при сестре и ее детях. Впрочем, жила не за няньку – их и без того было достаточно – и довольно безбедно, так как Аделаиде принадлежала половина дома, оставшегося после отца.
Так они и поживали, пока не упала им на голову сирота-племянница. До папенькиной безвременной смерти Лизонька видела теток нечасто: на Рождество и на Пасху. В остальное время они не общались, потому и своих кузенов она почти не знала.
Когда же пришлось переехать в большой семейный особняк, то выяснилось, что со старшим из них, Модестом, мирно ужиться не получится. Он сразу стал относиться к ней высокомерно, называть Лизон и при случае щипать, да так, что потом неделю синяки не проходили. Он был всего на пару лет старше, но держался как бывалый и не упускал случая подчеркнуть, что она глупая и необразованная девчонка. Лизонька на него не обижалась, считая оболтусом и шалопаем. Папенька всегда учил ее, что на подобных типов обижаться – себя не уважать. Учился Модест в университете, но по всему было видно, что плохо. Лизонька, которая знала три языка, неплохо рисовала и умела играть на рояле, предпочитала об этом не распространяться: узнай братец, что она куда образованнее его, вообще житья не будет. Такие, как Модест, не терпят рядом тех, кто хоть в чем-то их превосходит.
Младший, Володя, был совсем другого рода. Добрее души Лизонька не встречала. Ему только исполнилось тринадцать, он был по-детски мил, непоседлив и быстро к ней привязался. Она тоже прикипела к мальчику всей душой. Если бы не Володя, не было бы у нее во всем доме близкого друга.
Правда, имелся еще один человек, только о нем не известно ни одной живой душе. Даже Володе. Да она и папеньке с маменькой не решилась бы о нем слово вымолвить. Это была великая тайна.
Звалась тайна Николаем Волховским. Про себя она называла его Николашей.
Волховской учился вместе с Модестом и в доме бывал довольно часто. С первого раза, как Лизонька его увидела, она поняла, что больше никогда и никого не сможет полюбить. Всю нежность, что с рождения копилась в сердце, она без остатка отдала ему.
Вот только ее любимый об этом не догадывался.
Он едва ее замечал, и порой казалось, что даже имени не помнит.
Как ни странно, Лизоньку это не огорчало. То есть огорчало, конечно, но вовсе не потому, что она мечтала быть замеченной, выйти за него замуж и провести рядом весь отмеренный век. Она прекрасно понимала: надеяться не на что. Ей ли, бесприданнице и приживалке, мечтать стать женой графа? Так что пусть лучше он ее не замечает и о безмерной любви не догадывается.
Лизонька была девушкой разумной и сильной характером. Она все понимала, потому смирилась и приняла свою долю: любить, но никогда не изведать ответного чувства.
Однако кое в чем она не могла себе отказать.
Когда к Модесту приходили товарищи, то собирались в гостиной на половине незамужней Аделаиды. Эта комната все равно почти всегда пустовала. Такие же, как она сама, старые девы сиживали обычно у нее в будуаре, да и было их от силы две или три. Просторную гостиную с роялем и мягкими диванами облюбовал племянник. Его гости часто бывали шумливы, родители их веселого времяпрепровождения не одобряли, а вот тетушка, напротив, по доброте своей и из желания насолить сестрице была не против посиделок с музыкой и шампанским. Сама она удалялась почивать раненько, часов в восемь, так что молодежь никто не стеснял.
Окна гостиной выходили на застекленную веранду, сидя в уголке которой можно было без помех любоваться Николашей Волховским.
Именно этим Лизонька и занималась. Она тоже жила на половине Аделаиды, поэтому ничто не мешало ей тихонько пристроиться на веранде с каким-нибудь рукодельем и между делом смотреть на свою безнадежную любовь сколько заблагорассудится.
Вот он спорит о чем-то с одним из студентов, вот засмеялся. Больше всего ей нравилось, когда Волховской садился за рояль. Особенно ему удавались вальсы Штрауса. Иногда Лизоньке даже казалось, что Николаша играет специально для нее. Быть этого, разумеется, не могло, но предполагать очень приятно, и Лизонька не могла отказать себе в подобной малости. Ведь то, что для других было сущей мелочью, для нее являлось настоящим счастьем.
Так, за рукодельем, она и просидела всю весну, лето и осень до середины октября.
Наступившие холода лишили ее главного для любящего сердца развлечения и утешения. Вход в гостиную, когда там находились друзья братца, для нее был заказан, а другого способа видеть Волховского она не придумала. Впрочем, изредка они сталкивались