стелином Европы упругий свиток походной карты.
Взгляд императора едва скользнул по ней.
– Можайск… Вязьма, – сказал он сипло от простуды. – Даст ли отдых нам Дорогобуж? Осторожность у нас выдается теперь за отвагу, а отвага происходит от осторожности…
Он медленно опустился на лавку, скрипнувшую под ним. Растопырив пальцы маленьких, изящных и давно не мытых рук, император надолго погрузил в них свою тяжелую голову.
«Великая армия» тянулась во мгле загадочных дорог, она пропадала и гибла в косых заснеженных перелесках. Сражение под Малоярославцем принесло Наполеону лишь отчаяние. Даже «старые ворчуны», как любил называть он свою гвардию, сегодня встретили его молчаливо… Наполеон глянул на соратников из-под пальцев – зорко, почти с опаскою. Вот они, делившие его славу: Мюрат, принц Евгений, Даву, Бессьер и неутомимый Бертье – его зеркало, гулкое эхо его приказов.
За мерзлым окном избы клубились синие вьюги.
Тихо, но озабоченно император спросил о курьере из Парижа.
Нет, отвечали ему, курьера сегодня не было.
Безмолвие затянулось…
За печкой таинственно шуршали мудреные русские тараканы. Мужиковатый Даву тяжело и хрипло дышал в потемках. Рассеивая мрак, принц Евгений (пасынок императора) задумчиво растепливал одну свечу от другой. В приделе избы, за стенкою, плакал разбуженный ребенок. Мюрат вдруг не выдержал и по-юношески легко пробежался вдоль широкой половицы.
– Мне надоело это! – выкрикнул он порывисто. – Кругом – леса, леса, леса… можно сойти с ума от этих бесконечных лесов. Но я, сир, презираю все – и русских рабов, не знающих благородства, и эти леса, в которых они прячутся… Бессьер, дайте мне остатки вашей кавалерии. Я брошусь на русские батальоны, я открою любую дорогу… хоть до Варшавы!
– Ничего я не дам, – мрачно ответил Бессьер.
Неаполитанский король промолчал, и тогда Наполеон медленно оторвал голову от стола.
– Довольно бравады, – сказал он внятно. – Мы и так слишком много сделали для славы Франции… Кажется, что именно теперь настало время задуматься о спасении чести!
Судьба армии была решена, и она покатилась по Большой смоленской дороге – навстречу неизбежной гибели.
Иногда, уставая ехать в карете, Наполеон пересаживался в седло. Лошадь императора была одета в зеленую, расшитую золотыми галунами шубу. Нелепый меховой чепец укрывал ее голову от стужи.
Внешне император был спокоен, но часто спрашивал о курьерах из Парижа: проскочив через Вильно, они бесследно пропадали в русском безлюдье. Только в Михалевке, под Дорогобужем, ему доложили, что один из курьеров прорвался мимо платовских казаков. Наполеон заметно оживился.
Но из прибывших бумаг выяснилось, что 23 октября 1812 го-да Париж, столица его баснословной империи, принадлежал уже не ему, а – другому человеку…
Бертье, читая рапорт герцога Ровиго, запнулся.
– Имя?– грозно потребовал от него император. – Что вы примолкли? Скорее прочтите мне имя…
Бертье выпрямился и четко выговорил:
– Клод Франсуа Мале!
Наполеон резко повернулся к свите:
– Разве моя армия знает об этом безумце?
Многие пожали плечами: одно имя мало что говорило.
Граф Филипп Сетюр, слывший за первого остроумца во Франции, поспешил отшутиться за всех.
– Сир, – улыбнулся он, легкомысленно шаркнув ногою, – всех безумцев Парижа знает один лишь доктор Дебюиссон!..
Наполеон был растерян, и это заметили все.
– Генерал Мале, кажется, принял меня за генерала Бонапарта, у которого можно отнять дивизию, между тем он забыл, что я – император, а моя империя – не дивизия… Что ему было нужно, этому искателю приключений? – выкрикнул Наполеон. – Если мой скипетр, то он слишком тяжел для такого слабоумца!
– Вы ошибаетесь, сир, – ответил старый грубиян Даву. – Таким людям, как генерал Мале, ваш скипетр не нужен. Они переломили бы его о свое колено, словно палку…
Ночь в Дорогобуже была проведена неспокойно.
Париж был отнят у него. И кем же? – республиканцем в обветшалом мундире, который бежал из больницы для умалишенных.
«Где же предел моей власти и насколько она велика, если человек выбежал из бедлама – и столица могучей империи пала к его ногам?» Париж потускнел в его глазах. Правда, он еще не потерял своего очарования. Император испытывал к этому городу почти ревнивое чувство, как к любимой женщине, осквернившей себя в чересчур пылких объятиях другого…
– Генерал Мале, – бредово шептал Наполеон, – кто бы мог подумать? Бригадный генерал Мале… негодяй!
Армия наконец-то дотащила свои ноги до Смоленска.
Комендант города поначалу даже не хотел открывать ворота: в толпе прозябших и нищих калек он не сразу признал бренные останки когда-то «Великой армии», наводившей ужас на всю Европу. Смоленск был выжжен – как и Москва! Среди обгорелых развалин