юрист. Вы ведь юрист дипломированный, а не только этот… как его…
– Частный сыщик? – рыжий парень с густой шевелюрой и ржаными усами, в чёрной спортивной рубашке и серых брюках, засмеялся. Веснушки запрыгали на его щеках, весёлые серые глаза с пушистыми ресницами округлились, брови сделались домиком.
Посетитель сидел в приёмной агентства под названием «Ирбис», протянув ноги к печке. Перед ним была именно печка, а не камин, и её чугунная дверца излучала сухое тепло. Это было очень приятно в такой холодный осенний день, и хозяин, он же бывший следователь Пётр Андреевич Синица, взял да отворил дверцу совсем. Пламя загудело, отразившись в зеркале с деревянной рамой. Отблески заплясали на фигуре барса из бронзы на письменном столе и стёклах больших книжных шкафов, расположенных от него по левую руку. Синицинская рыжая шевелюра засветилась колдовским нимбом.
В приёмной было полутемно. Горела только настольная лампа со стеклянным зелёным абажуром.
– Подождите, Сева. Можно, я Вас Севой буду называть? Я всё-таки постарше, мне за тридцать, а Вы вместе с кем-то из маминых школьных, то есть я хочу сказать,
с детьми её школьных, МИЭМ кончали? Мама позвонила, и я время назначил. Успокойтесь! Положите вот тут на столик свой портфель и расскажите всё по порядку.
– Точно! – посетитель, прижимавший к сердцу объёмистый портфель с блестящими замками, рассеяно воззрился на свои руки, шумно вздохнул и опустил его на пол. Настоящий верзила, с широкими плечами и мощной шеей спортсмена, на голову выше своего визави, сидевшего в кресле, он был чисто выбрит и одет в добротный синий костюм. Весь его ухоженный вид, красивый галстук, даже вышеупомянутый дорогой и модный портфель совершенно не вязались с несчастным выражением длинноватого лица с крутым подбородком.
– Пётр Андреевич, тут такая петрушка. Мне двадцать шесть. У меня два друга есть. Один – Вовка, это он из МИЭМА, его мама, слава богу, меня к Вам послала, а то я… Ну да ладно. Вот. А другой – Пашка. Он сейчас за границей. С ним мы в школе учились. Ваша мама как раз в Мюнхен улетала, да… Сплошные мамы… Но с Вовкиной – тётей Ирой и Катериной Александровной всё в порядке, а у Пашки Мухаммеда мама пропала! Просто так исчезла без следа. А он в Базеле и ничего не знает ещё. А я не знаю, как быть… И объяснить даже нелегко – никто не верит. И навредить я боюсь…
Злосчастный Сева почувствовал, что запутался, и в отчаянии махнул рукой.
– Стоп, – Пётр Синица, давно переставший смеяться, приподнялся и положил руку ему на плечо, – Сева, Катерина Александровна – моя собственная мама, Ира – её подруга, мама Вашего одноклассника Вовы. А Мухаммед?
– Мухаммед – Пашка Мухаммедшин. Его мама – Эрна Александровна. Вот она и пропала. Я сейчас, Пётр Андреевич. Извините. Я уже собрался. Я расскажу.
Севка Польских и Мухаммед отучились вместе с первого по десятый. Они сидели на одной парте, делали вместе уроки, ездили к Севке на их дачу, Севкин папа брал ребят на рыбалку, возил на машине на Селигер. Пашка ночевал иногда дома у Севки и лопал там с удовольствием свежие щи с бородинским хлебом, а на второе домашние котлеты с обязательным картофельным пюре и квашеной капустой.
Младший Польских с предками был в хороших отношениях. Папа инженер-строитель и мама – заведующая районным детским садом не особенно наседали на парнишку. «Да что я там забыла в этой школе?» -говорила мама, пропуская очередное родительское собрание. Впрочем, сын вполне пристойно учился и обычно огорчений не доставлял. Севка с удовольствием смотрел по вечерам с «папкой» хоккей, помаленьку канючил, чтобы выпросить у «мамули» денежку на кино, кафе, а потом и на электронные штучки, охотно трепался на тему «а что тебе подарить на день рождения, сыночек?» или «джинсы хочешь? Пойдём, померишь!» Но с любой своей передрягой он бежал скорей к Мухаммеду.
А у Мухаммеда не было ничего. Бог ты мой, какие там квартиры-дачи-машины? Они жили в огромной коммуналке в комнатёнке, выходящей окнами во двор-колодец без единого деревца. Сразу за дверью за ширмой помещалась узкая Пашкина кровать, покрытая шотландским пледом. Над круглым столом висела лампа с вовсе уже не модным оранжевым абажуром, но маме нравилось, и она не хотела её менять. Слева всю стену занимало чёрное лакированное пианино фирмы Шрёдер и большой коричневый шкаф, слегка отодвинутый вперёд, потому что за ним мама на ночь раскладывала кресло-кровать. Пашкин велосипед висел на стене в коридоре. Там же стояли две пары лыж – до седьмого класса – мамины подлиннее, Пашины покороче, а потом уж мамины, как и были, Пашины – подлиннее.
Да, тот, кто приготовился услышать историю о родителях алкоголиках, ошибся. У «Мухаммедов», правда, не было ничего, зато у Паши была Мама.
Сева в этом доме про папу ничего не слыхал. Он с удивлением осознал, что до сих пор понятия не имеет, что у них стряслось. Были они женаты, нет ли? Если папа умер, он бы, наверно, знал. Во всяком случае, единственная роскошь в комнате – деревянные чешские застеклённые полки – принадлежала маме. В бывшем барском особняке, переделанном в доходный дом, сохранились высоченные потолки, они и позволяли иметь эти книжные трёхметровые стеллажи. Здесь в два ряда стояли диковинные книги на трёх языках.