сё дальше и глубже. Дискурс продолжается. Споры идут нешуточные. Порой даже угадывается вопрос о приоритетах. Точность и краткость, как полагал сам Александр Сергеевич, – это первые, неоспоримые достоинства прозы. Государственный документ, научный трактат, газетная статья, телевизионная передача – признанный критерий у всего этого – уровень языка.
Есть, разумеется, и сфера быта, где далеко не всё так. Хотя на месте ничего не стоит. Художественная литература, наша классика, как всегда, будем надеяться, здесь задают тон. Хотя, как утвердилось, Пушкин – это «наше всё», не все идут от него, от наших учителей-классиков. К примеру, такой российский авторитет в XXI столетии, как Сергей Аксаков, обожавший Лермонтова, считал, что проза у его кумира выше, чем поэзия. Эпизодический, но тем не менее состоявшийся раунд. Зато почти тогда же поэзию активно защищал чистый прозаик Владимир Короленко. Убеждённый, что это сжатый, картинный и даже музыкальный язык. А популярный среди молодёжи XX века Михаил Светлов откровенно признавал: «Поэзия – моя держава, я вечный поданный её».
Но в общем, наверное, нельзя не вернуться к гегелевской триаде, к закону синтеза в искусстве. Близкий к Маяковскому, даже его друг Николай Асеев предлагал своё определение поэзии: «ЧЕГО НЕ УЛОВИШЬ ПРОЗОЙ. Это и есть водораздел прозы и поэзии». И, наконец, ещё один участник литературного процесса, не успевший уйти из XX столетия – Иосиф Бродский (1940 г., Санкт-Петербург, Советский Союз – 1996 г., Нью-Йорк, США), лауреат Нобелевской премии по литературе. Вот его кредо: проза есть продолжение поэзии иными средствами. Выглядит почти научно, хотя и не бесспорно – по-гегелевски синхронично и, стало быть, диалектично. Согласны? Идём вперёд.
Тема «Поэзия и проза» сегодня и у нас, в нашей книге. Но она не наша, скорее – не вся наша. Сегодня – только поэзия, и опять-таки не вся. Поэзия как вид искусства в любом её жанре – это всегда синхронизированный проект самых разных начал, разных жанров и видов и, конечно, множество нюансов и штрихов. Мы выбрали только один – рифмы. Нюанс, который придаёт избранному поэтом органическому и эстетическому целому внутреннее единство и соответствующий эмоциональный заряд. Тоже не очень удобно. Это как по одному отдельно взятому волосу судить о состоянии головы, мозга? Не слишком ли авантюрно? Но почему бы и нет? Тем более когда опыт доступен каждому.
Автор собранных в этой книге слов, цитат и просто выражений из разных сфер жизни не был каким-то целенаправленным прагматиком. Жил тем, чем жил, что слышал. Это помогало ему, часто открывало глаза и просто подсказывало. И он записывал. И вот теперь пытается как-то вписать в контекст современного бытия.
Кому интересен этот опыт? Им оказались и любитель, и профессионал в социологии и философии, истории и политологии, литературоведении и поэзии. И если они в чём-то гармонируют или противостоят друг другу, можно ли их рассматривать вместе даже в такой узкой и специфической проблеме как стихотворчество? И ещё более узкое – роль рифмы. А почему бы и нет?
Но здесь нам даже такого помощника, как Гегель, пожалуй, не хватит. Не пойти ли ещё дальше и глубже – к Аристотелю? Историк и поэт, рассуждает корифей, отличаются друг от друга не речью – рифмованной или нерифмованной. Их отличает то, что один говорит о случившемся, другой же о том, что могло бы случиться. Поэтому в поэзии больше философски-серьёзного, чем в истории: ибо она показывает общее, тогда как история – только единичное.
Спасибо, Аристотель! А нам, кажется, пора переходить к делу – к нашим рифмам.
Благословение от Пушкина
В прежни дни твой милый лепет
Усмирял сердечный трепет,
Усыплял мою печаль,
Ты ласкалась, ты манила
И от мира уводила
В очарованную даль.
Откровение от нас
Она хоть ростом и мала,
Но удивительно мила.
С ней предстаёт весь мир сияньем,
Священным светом марсианьим,
Когда идём с тобой к хорам
В поэзии священный храм.
И коль она сегодня с нами,
Мы – между сказками и снами.
Вот зарождается строка.
Пойдёт? Не слишком ли строга?
Предугадает и порыв мой,
Навеет и мотив мой,
Она почти не говорит,
Но задаёт и тон, и ритм.
Так кем ей быть – не чудо-нимфой?
Не нимфой, а зовётся РИФМОЙ.
Её мы ощущаем сердцем,
Мой друг-поэт, ты ей доверься.
Самое-самое у нас
Животворящее нутро:
От звёзд кремлёвских до метро.
Один за всех и все со всеми:
Народ России – это все мы.
Москвичи – народ столицый.
Неспроста нас чтут столицей.
Код