свои. И кости, и мягкие ткани нижней части тела были превращены в месиво. И лучше бы ему было вовсе не выжить. Лучше для всех: и для страны и для родни. А главное для него самого. Но он так не считал и потому не умер. Ему ампутировали ноги по самые кости таза. Вместе с тазобедренными суставами, которые также были непоправимо повреждены.
Вскоре он стал похож на карандаш, заточенный книзу. Когда он сидел на своей деревянной "площадочке" на колёсиках из шарикоподшипников, забинтованный снизу по пояс специально сшитой полоской ткани, согнувшись в пояснице на остатках ягодиц, со стороны казалось, что человека отрезали чуть ниже подмышек – странно было на это смотреть. Да никто старался и не смотреть. С жалостью, но не с почтением все стыдливо отводили глаза. А он и не думал сдаваться или отсиживаться дома на чахлую инвалидскую пенсию. Освоил ремесло сапожника. И, закинув за спину вещмешок с инструментами, крепко зажав в руках две деревянные колобашки, которыми отталкивался от земли, бодро передвигался по городу и сам находил себе работу. Он помогал всем – кому за "здорово живёшь", а кому просто за спасибо. Никогда не спрашивал вознаграждения за работу. Но и не отказывался от него в любой форме, мудро полагая, что благодарящему это, возможно, ещё более потребно, чем благодаримому.
Вот и сегодня, – он так энергично направлялся домой к Вовкиной матери, словно боялся опоздать починить истрёпанные мальчишеские ботинки. На дворе – середина лета и обувь пока ещё не нужна. Она понадобится через полтора месяца, когда надо будет идти в школу. Вовкин отец на войне. А дядя Вася – его друг. Он считает своим долгом помогать чем может. И совсем не думает о том, кто бы помог ему.
– Дядь Вась… – начал Вовка учить жизни ветерана – посмотри на себя. Ведь ты же герой. А ведёшь себя совсем не по-геройски. Всё бегаешь. Пытаешься всем угодить. Словно провинился в чём-то. На руках вся кожа полопалась от пыли и грязи. Зачем тебе это надо? Лежал бы себе дома и плевал в потолок.
– Надо жить, Вовка! – коротко ответил инвалид.
– Жить? Да разве это жизнь? Посмотри на себя…
– Ну, и дурачок же ты, Вовка! – с тоской выдохнул Василий Иванович.
Ещё и двадцать лет спустя после войны все наши города и веси будут переполнены такими "обрезками людей" – уполовиненными героями, на которых вместо почтения и восхищения все смотрят лишь со стыдом и сочувствием. Кто-то испытывает неловкость оттого, что сам вернулся с руками и ногами. А кто-то от непостижимого противоречия, что человек, принесший себя в жертву Родине и народу, должен сейчас просить милостыню у магазина, чтобы просто поесть. Ведь пенсию получали далеко не все из них. Не получали те, кто был в окружении, в плену или воевал в штрафбате.
У кого-то были остатки ног – коротенькие культи. Им была доступна роскошь носить мужские брюки с настоящим ремнём и со свёрнутыми "рулетиком" штанинами. У Василия такой роскоши не было – ремню вовсе не на чем было держаться. Страна их обязана была носить на руках, но как же много их было – никаких рук не хватит!
Многие мне не поверят. Скажут: "Преувеличиваешь, чтобы очернить славную и героическую эпоху". И я их понимаю. Откуда же им знать об этом, если для кинохроники инвалидов не снимали, не фотографировали для журнала "Огонёк". Ведь их образ так диссонировал с плакатным обликом советского человека – самого совершенного и самого счастливого в мире.
Детство. Какое же оно у всех разное. Оно зависит от времени и места. От наличия и комплектности родителей. От достатка семьи. От отношения к тебе папы и мамы. У матери часто один из детей любимчик. У него своё особое детство. Иногда отец терпеть не может кого-то из отпрысков подозревая, что это не его ребёнок. Такому детству не позавидуешь.
Но есть в нём и то, что делает его очень похожим у всех. Ведь в первые годы жизни мы так мало знаем о мире, что нам кажется, что именно так как у нас – только так и бывает. Один ребёнок каждый день ест торты с разноцветным жирным кремом, марципанами и цукатами. Ему на них и смотреть тошно, и есть противно уже. А другой радуется сухой корочке хлеба и получает удовольствие от целого букета ароматов и вкусов в ней.
У Вовки было голодное детство. По нынешним меркам. Но, во-первых, он этого не знал. А во-вторых – всё относительно. И голодным оно было только в сравнении с теми, кто каждый день объедается тортом. Он ел и кашу и овощной суп, в который мама иногда бросала комочек жира для наваристости. Но самым козырным было забежать посредине дня домой и ухватить кусочек серого хлеба. В послевоенные времена у мальчишек главным лакомством будет горбушка, намазанная маслом и посыпанная сахарным песком. С ней ты на улице король. Все обступают тебя и просят: "Дай кусить…". А сейчас знойным летом 1942-го года про сахарный песок и сливочное масло никто даже и не слышал. Сахар только кусковой – напоминающий по форме гранитный щебень с железнодорожной насыпи. И такой же по прочности – можно им стекло царапать. Да и он на вес золота. Кусочек взять нельзя – мамка будет очень ругаться. Но если взять крошечный осколочек, то она скорее всего не заметит. Положить его за щёку – на пол часа хватит. Он почти не тает во рту, а всё равно сладко.
Этой весной Вовке исполнилось семь. Скоро он пойдёт в первый класс. А он выглядит