, сценой, цирковою ареной и кино.
А разве не в радость нам игры ума – философия, игры мускулов – спорт. Впрочем, взрослые игры не всегда полезны, не всегда бескорыстны. Однако непременно тормошат, захватывают, увлекают. И надо признать: они – существенная часть нашей жизни.
Играем, играем, играем!
И как не отозваться стихами на это явно затянувшееся и всё-таки благодатное детство человечества, тем более что и сама поэзия – игра?
Грани света
Всё начиналось издали. С намёка.
Сперва – лишь слух о Боге – небыль, миф:
Всё было Бог – и чем трава намокла,
И чем терзал сухую падаль гриф.
Бог чудился и в идолах, и в страхах,
Казался и ужасен, и жесток,
В прах уходил и возникал из праха,
И средоточъем зла казался Бог.
В умах незрелых без конца дробился
На множество стихий, обрядов, тел:
Бог ручейка, бог солнечного диска,
Бог – землепашец, кормчий, винодел.
И лишь в накате миропониманья,
В одно собравшем тысячи причин,
Бог посетил разумное сознанье
Как Царь всего, над всеми Господин.
И властвовал не грубо, не предметно,
Но потаённым Духа естеством.
История и жизнь – все грани света –
На Нём сошлись и растворились в Нём.
И Он уже не прочил наказанье,
Грозя уничтожением всего,
Но о спасенье даровал познанъе,
На крест подвигнув Сына Своего.
И людям, как всегда: тугим – на ухо,
На сердце – гордым, на глаза – слепым,
Послал в поводыри Святого Духа,
Чтоб узкий путь Любви открылся им.
Сказочно-фантазийная грань
Матрёна Иванна
Под стать простоте сарафанной
Платка чесучовый лоскут…
Старшую – Матрёной Иванной,
Матрёшками – прочих зовут.
Неважно, которых годочков,
Умели бы в прятки играть.
Глазёнки продрала и – дочка.
Пелёнки стирала и – мать.
Народец смешной деревянный
Всегдашних исполнен забот:
Детишек рожать и поляной
Распевный водить хоровод.
И каждой к обеду – по ложке,
И каждой под сердце – дитя.
И шьют распашные одёжки,
Иголкой по стёжке ведя.
И пялятся дружно в окошко
На санную даль за рекой,
Где утро выходит – матрёшка
Из ночи – матрёшки другой.
И в смене времён непрестанной,
Всех скопом под сердцем нося,
Добрейшей Матрёной Иванной
Склоняются к ним небеса.
Самоварчик
Кипит самоварчик. Всё, кажется, роздал?
Но струйка бежит из поющего крана.
Друзей угощаем. И в полночь не поздно,
И за полночь для долгожданных не рано.
Из жёлтых пустыней – Сахары и Гоби –
Верблюды бредут, головами качая.
От жажды недельной уже одногорбы,
Воды не попросят, а чашечку чая.
И снежному барсу наскучит в ущелье,
Захочет от горных ветров отряхнуться.
Расселись жирафы и, вытянув шеи,
Как дети, старательно дуют на блюдца.
Медведи примчатся, конечно, в ракете
С родных Гималаев, с Тибета, с Алтая;
В передние лапы возьмут по конфете,
На задних танцуя, кружась, приседая.
Притопает слон. Шимпанзе по деревьям
Стремглав пронесётся, хватаясь за ветки.
Зверью надоело – скрываться по дебрям,
Тоска – в зоопарках слоняться по клетке.
Бежит носорог. Раскрываются двери.
А лошадь имбирная с пряничных скачек
К нам скачет. К столу собираются звери.
Чайком угощаем. Шумит самоварчик.
Пряничное трио
Пряничный с изюмом лев
Жил в Сахаре леденцовой,
И, чудак, любое слово
Баритонил нараспев.
У