твенно возможным движением поправила локон. Тяжко вздохнула. Подобрала брошюрку – лишь для того, чтобы шваркнуть на диван. Наконец, сняла с держателя бокал, щелкнула по нему ноготком:
– Пусто, Гуров. Что, ворон считаем?
Лев Иванович, супруг опытный, храня одновременно полное, почтительное молчание при заинтересованном виде, поднялся, плеснул в хрусталь развязывающего язык колдовства.
– …Распоследний мой враг не назовет меня придирчивой, непокладистой. Так?
– Абсолютно.
– И ты, как никто иной, в курсе, что я мирная женщина, способная многое понять и простить.
– И сие никаких сомнений не вызывает.
– Да. Мне категорически все равно, когда приходится ждать официанта полчаса, колотя в кастрюлю. Я выдерживаю очередь к банкомату, безмолвно терплю досмотры даже после ночных перелетов, пусть даже во Владивосток. Я, в конце концов, не ору, когда любимый супруг забывает в раковине бокальчик-другой-третий.
– Ты святая женщина.
Мария согласилась:
– Да, это верно, но не совершенно. Я никогда, никогда не смогу понять и простить, когда продюсер с серьезным видом на серьезных же щах вручает мне вот это, – произнесено с брезгливым жестом, безошибочно увязанным к словам, – и таинственно утверждает, что «вот это» есть психологический шедевр, который будет ставить сам…
Она назвала самое громкое имя кинематографа.
– Я звоню «самому», тактично интересуюсь, в самом ли деле он считает это, – жест повторный, с увеличенной долей презрения, – шедевром, достойной тратой времени. И он, представь, как о деле решенном: разумеется, старушка, само собой! Это, знаешь ли, будет бомба!
И замолчала.
– То есть дрянной сценарий, – пытаясь зрить в корень, уточнил супруг.
Казалось бы, просто так спросил, резюмировал услышанное. Однако Мария, женщина-динамит, взвилась до небес:
– Да не сценарий это! Жвачка, пережеванная неоднократно, прилепленная в прошлом году к облезлой скамейке в парке! – Она, скривив губы, издевательски промямлила: – «На что способна обиженная женщина»… если дура, то сиганет с балкона, нет – столкнет сама. Кто смотреть это будет, решительно не понимаю.
– Смотреть на тебя будут, – напомнил Гуров, – а ты можешь все.
– Не все, – воспротивилась Мария, любительница точности, – хотя и многое. Вопрос в другом: почему я должна вытаскивать глупый сценарий? Ведь это то, что тысячу раз сыграно-переиграно и отпародировано до гладкого состояния! До лысины затертые идеи, события…
Дождавшись перерыва в потоке негодования, супруг указал на еще одно важное, по его мнению, обстоятельство:
– Любимая, видишь ли. В жизни-то не так, как у вас, это вы, творцы, теням идеи придаете, а так-то под солнцем ничегошеньки нового не происходит. Сюжеты со времен пещер и мамонтов – одни и те же: и жизнь, и слезы, и любовь.
Мария вспыхнула, от нетерпения аж пальцами прищелкнула:
– Умник! Киновед, историк искусства, ха! Ну давай, поведай мне, что со времен Шекспира не изменилось ничего.
– Нет, почему же, изменилось, – кротко подхватил супруг, – технически изменилось. Нужды нет ведьм изыскивать, в котлах зелья смертоносные варить. Хотя…
На этом пассаже требовалась интригующая пауза, и воспользовался ею Гуров мастерски, дождавшись, что Мария не выдержит, поинтересуется:
– Продолжение будет?
– Будет, хотя не факт. Плохое повторяется, вот хорошие события – они, бывает, не походят друг на друга.
Мария потребовала:
– Все, закончили с банальщиной! Или я лично сейчас внесу разнообразие в историю криминалистики.
С немалой долей мечтательности возвела глаза, проговорила, точно пробуя слова на вкус:
– Супруга-актриса в состоянии аффекта наносит тяжкие телесные мужу – важняку… А между прочим, так-с! Что-то в этом есть…
– Мотив? – поинтересовался Гуров.
Поразмыслив, супруга признала, что с этим у нее всегда туго.
– И не только у тебя.
– Оставим скучное, – предписала она, – может, и просто так, без причин.
– Такого не бывает.
– И пусть. Но видишь, тебя зацепило! – победоносно констатировала Мария. – Вот, начинаешь размышлять и сомневаться.
Лев Иванович деликатно заметил:
– Я в любом случае должен сомневаться и размышлять. Профессия такая.
– Значит, сто́ящая идея! А вот это, – вновь обличающий перст в злосчастную брошюрку, – не порождает ничего, кроме желания размять и пристроить в общественную уборную.
– Ну так возьми и придай пустоте смысл, – улыбнулся супруг, – тебе не привыкать. К тому ж и с жизненным опытом не поспоришь, даже заманчиво: первоначально все кажется предельно ясным, банальным – а на поверку выливается в неслабый такой компот.
– Нередко