депутаты. Но одно обстоятельство меня остановило: у кандидатов обычно есть деньги на компьютер и принтер, и никто даже из их ближайшего окружения не стал бы отбивать пальцы на очень старой, судя по шрифту, печатной машинке. На конверте не было никаких почтовых отметок, зато имелась недурная, верно стилизованная под старинную марка с изображением какого-то мраморного бюста.
«Мы избрали Вас, потому что считаем, что Ваш талант может послужить благому делу». Какой еще? – не поняла я вовсе, отказываясь припомнить за собой хоть один талант. «Подумайте, хотите ли Вы принести пользу многим и, прежде всего, самой себе? Если Вы решитесь на перемены в своей жизни, то ждите звонка». А если не решусь? Если мне вообще это не надо? Как вы собираетесь узнать об этом, олухи?!
О письме я забыла через пару минут, оставив его на журнальном столе. Меня ждала моя работа, которую я ненавидела вот уже восемь лет.
Быть учительницей химии в маленьком городишке, где все друг другу если не родственники, то уж точно кумовья, – незавидная участь. Я была бездарным педагогом, мне это было ясно. День за днем я монотонно выполняла свою работу, ежедневно утешаясь лишь тем, что не за горами каникулы и отпуск, если он, конечно, был не за горами. В начале учебного года или четверти я всегда чувствовала себя убитой и подавленной. Мои ученики были для меня толпой и стадом недоумков. Я старалась объяснить материал как можно доходчивей и злилась на то, что они не могли понять элементарных вещей. Всегда с трудом запоминая их имена, никого из них я не узнавала за пределами школы. Коллеги меня почти не замечали, возможно, потому, что я сама не хотела никакого внимания с их стороны. Редко появляясь в учительской, я стремилась сразу же после уроков и проверки тетрадей уйти в свой тихий мир. Заслуженные учителя, которые пользовались всеобщим уважением, вызывали во мне раздражение. Но я раздражалась лишь на себя, потому что понимала: в этом нелегком деле я уж точно не могла назвать себя настоящим профессионалом, и понимала при этом, что крест сей мне придется волочить всю жизнь.
Мысли о переменах в моей судьбе не раз приходили мне на ум, но… Я как и многие коренные провинциальные жители перемен боялась и позволяла только иногда помечтать о чем-то новом в своей жизни. Так я могла представить себя матерью детей или женой мужа.
Детство… Все проистекало из него. Я всегда была слишком впечатлительной и все замечания по поводу своей наружности близко принимала к сердцу. И уже будучи взрослой и самостоятельной женщиной, я обнаружила в старом «Огоньке» репродукцию картины Хусепе Риберы. Выдрав лист с корнем, я поместила его под стекло в рамку и повесила над своей кроватью. На ней в весьма реалистичной манере был изображен мальчишка – оборвыш с улыбкой до ушей. Называлась картина «Хромоножка». Так меня дразнили в детстве. Хотя тогда это было еще не так заметно как сейчас…
Мои подруги зачем-то стремились проявлять ко мне участие. Иногда я принимала их приглашения на какие-нибудь компанейские посиделки, зная заранее, что они будут со своими давними друзьями или мужьями. Что ж тридцать лет – это возраст, когда тебя повсюду ждут только в паре. Но пара для меня почти всегда была уготована. И почему благополучные в личной жизни всегда одержимо стремятся устроить чьё-то еще счастье?
Так вот: не далее чем позавчера я присутствовала на подобном мероприятии. Стыдно вспомнить. Впрочем, мне всегда стыдно вспоминать о чем-то подобном. Я одна всегда оказываюсь в глупейшем положении. Да может быть еще тот, кого приглашают, чтоб составить мне пару. Вот он садится со мной рядом за столом, подливает, подкладывает, танцевать приглашает только на медляки. Наверное, его предупреждают заранее о моей особенности. Но я подлая. «Вы были два раза женаты? Хорошего мужа два раза не бросают», «Я вижу, что из всех угощений вы предпочитаете водку?», «Вы любите пофилософствовать, я смотрю, что называется „поговорить за жизнь“, верно? А как вы оцениваете теорию Карла Густава Юнга?» Никто из приглашенных «посаженных» женихов не пытался продолжать со мной знакомство. Зачастую я была рада этому.
Вот и в этот раз ко мне приставили кавалера. Он отличался от тех прошлых моих ухажеров. Ну, еще бы! Во-первых, он был психологом, имел свою практику в нашем городишке и не дурно зарабатывал по нашим местным меркам. Во-вторых, он был старше и серьезней тех незрелых в области мозгов юношей, которых мне обычно рекомендовали раньше. Ну, и в-третьих, его нисколько не опечалила моя надменная холодность. После ненавязчивой попытки начать со мной беседу он отдалился на расстояние и весь вечер даже не смотрел в мою сторону. Будь я раскрасавицей, могла бы обидеться. Но я только усмехнулась про себя и даже вздохнула облегченно. Потом из вежливости посидела еще, произнесла короткий (да отвяжитесь вы от меня!) тост за здоровье подруги и скользнула в прихожую.
Я решила уйти тихо, чтоб избежать визгливо-настойчивых упреков и притворно-пьяных сожалений. Я не могла терпеть ничего подобного. Дня через два, когда Маринка наконец-то очнется от загула, она позвонит мне и станет расспрашивать, как все прошло, дескать, она ничего не помнит. Поэтому мне и не придется извиняться перед ней за английский уход. И вот когда я, уже одетая и обутая, собралась