писал «Дюну»…
…то был совершенно свободен от мыслей об успехе или провале книги. Единственное, что меня занимало, – это сам процесс творчества. Прежде чем сесть за стол, чтобы сплести воедино все нити сюжета, я потратил шесть лет на серьезную исследовательскую работу. Труд над книгой потребовал от меня высочайшей сосредоточенности.
Повествование было призвано исследовать миф о мессии.
Мне хотелось взглянуть на обитаемую планету как на некую энергетическую машину.
Проникнуть в тесную взаимосвязь политики и экономики.
Исследовать ловушки, которые таят в себе абсолютные предсказания.
Книга должна была стать лекарством, помогающим осознать, что может произойти от взаимодействия упомянутых факторов.
В моей книге аналогом нефти является питьевая вода, запасы которой истощаются с каждым годом.
Это был экологический роман, но я не мог замыкать себя в столь тесные рамки, – в романе описаны судьбы людей, их жизнь и человеческие ценности. Мне постоянно приходилось держать в голове все линии сюжетной канвы.
Для прочего просто не оставалось места.
После первой публикации сообщения издателей были скудными, и как выяснилось позже, не вполне точными. Критики были беспощадны. Двенадцать издателей вернули мне рукопись. Не было никакой рекламы. Что-то тем не менее происходило… Но что?
В течение двух лет книжные магазины и отдельные читатели завалили меня письмами с одним-единственным вопросом: «Где можно купить книгу?» Во Всемирном Каталоге появилась хвалебная статья. Мне звонили и спрашивали, не основал ли я новый религиозный культ.
Я отвечал, что ни в коем случае не собирался этого делать.
Постепенно я начал осознавать, что мой роман имеет успех. К тому времени, когда были закончены первые три тома «Дюны», у меня уже не было сомнений в том, что это популярная книга – одна из самых популярных в истории. Мне говорили, что во всем мире было продано больше десяти миллионов экземпляров. Теперь мне чаще всего задают следующий вопрос: «Что означает для вас этот успех?»
Вопрос этот меня удивляет. Честно признаться, я не рассчитывал на неудачу. Передо мной стояла задача, и я выполнял ее. Некоторые части «Мессии Дюны» и «Детей Дюны» были написаны до того, как я закончил «Дюну». Книги постепенно обрастали плотью, но суть оставалась прежней. Я – писатель, и я писал. Успех означал только одно – теперь я мог уделить писательству больше времени.
Оглядываясь назад, я понимаю, что инстинктивно выбрал совершенно правильную тактику. Нельзя писать ради успеха. Это отвлекает от творчества. Если ты занят делом, то надо делать только его, а мое занятие – писать.
Между мною и читателем существует неписаное соглашение. Если человек приходит в книжный магазин и платит за мой роман заработанные тяжким трудом деньги, то я просто обязан доставить ему удовольствие, хотя мой долг перед ним превышает то, что я в состоянии дать.
Таковы были мои искренние намерения.
Фрэнк Герберт
Суть большинства учений скрыта – эти учения предназначены не для того, чтобы освобождать, но для того, чтобы ставить пределы. Никогда не спрашивай «Почему?». «Как?» и «Почему?» неумолимо приводят к парадоксам. «Как?» загоняет вас в ловушку бесчисленных причин и следствий. И те и другие отрицают бесконечность.
– Разве не говорила тебе Тараза, что мы имели дело с одиннадцатью Дунканами Айдахо? Нынешний – двенадцатый. – Облокотившись на парапет третьего этажа, пожилая Преподобная Мать Швандью произнесла эти слова с задумчивой горечью. Внизу, на небольшой лужайке в одиночестве играл мальчик. Яркое полуденное солнце планеты Гамму, отражаясь от белых стен двора, наполняло воздух сияющим светом; казалось, что на маленького гхола направлен луч солнечного зайчика.
Имели дело! – подумала Преподобная Мать Луцилла. С большим трудом заставив себя коротко кивнуть, она подивилась холодности и небрежности в выборе выражений, столь характерных для Швандью. Мы использовали все свои ресурсы; пришлите нам еще!
Мальчику на лужайке можно было дать около двенадцати стандартных лет, но внешность, скорее всего, была обманчивой – у гхола еще не пробудилась исходная память. В этот момент ребенок поднял глаза и взглянул на женщин. Мальчик был коренаст и крепок, взгляд его казался прямым и мужественным. Глаза сверкнули из-под шапки курчавых, словно каракуль, черных волос. Желтое весеннее солнце отбрасывало от фигурки ребенка короткую тень. Кожа мальчика загорела до черноты, но сдвинувшийся от движения край синего комбинезона открыл очень светлую кожу.
– Эти гхола не только очень дороги, они еще и в высшей степени опасны для нас, – продолжала Швандью. Ее голос был лишен какого бы то ни было выражения и эмоций, и это придавало ему еще больше властности. То был голос Преподобной Матери Наставницы, обращающейся к ученице, и Луцилла лишний раз вспомнила, что Швандью была одной из немногих, кто решался открыто протестовать против проекта гхола.
Тараза предупреждала: