е, как во рту четырнадцатилетнего подростка, пахнет «Бабл-гам», а в каждой непонятной ситуации мне хочется закрыть свои большие глаза ладошками и истошно звать папу на помощь. Но ему, конечно, об этом лучше не знать.
Иначе не видать мне «БМВ»-ласточки как своих ушей.
«Нет. Пары в силе. У нас новый препод».
Прищуриваюсь и строчу ответ:
«Только не говори, что тот Вонючка в цветастом свитере с кафедры».
Дамир щедро отсыпает ржущих смайликов в переписку.
«О, нет. На Вонючку он непохож. Сказать, что я охренел, этот ничего не сказать. Дуй сюда, а я пока скрытые камеры подключу. Уж сильно хочу видеть твоё лицо».
Закатываю глаза и улыбаюсь.
Дамир и Эмиль Алиевы – братья-близнецы и мои лучшие друзья с детства. Правда, Эмиль в архитектурный с нами поступать не стал. Рисовать он никогда не умел, а вот в театральном кружке был главной звездой, поэтому после окончания школы поступил в московский ВГИК, а мы с Дамом остались в нашей провинции, которую я только называю так небрежно, а на самом деле люблю всем сердцем.
Поправляю мягкий чепчик на голове – основной тренд этого сезона, и застёгиваю белый короткий пуховик. Выходя из машины, осматриваю своё отражение в стекле – на лице неброский макияж, губы подведены серо-коричневым карандашом, а волосы светло-каштанового цвета привычно завиваются у кончиков.
– Громова, – слышу знакомый голос. – Задница у тебя зачётная. «Без тебя душа болела, ты пришла, и всё прошло».
Да, блин. Помешались все на этом сериале, что ли?.. И бывший парень туда же.
– Рудаков, – разворачиваюсь и закидываю кожаный рюкзак на плечо. – Моя задница – больше не твоего ума дело. За своей следи.
– Твоя интереснее, – Алан кидает заинтересованный взгляд на мою короткую юбку и чёрные гетры, едва доходящие до колена. – Я, может, на неё каждую ночь… хмм… В общем, думаю о ней, Громова. Сил никаких нет.
– Придурок, – проговариваю под нос.
– Когда ты уже меня простишь, Юль?..
– Меня мажоры больше не интересуют, – не дожидаясь ответа, отправляюсь со стоянки к главному зданию университета.
– А ты сама-то кто?.. Твой рюкзак по стоимости примерно, как комната в первой общаге.
Машинально смотрю в сторону того самого общежития и делаю то, за что мама всегда ругает – морщу лоб.
– И что? – отвечаю. – Мне его подарили.
– И ничего, Юлька. Когда ты меня простишь? – упрямо повторяет.
Резко останавливаюсь и смотрю в смазливое лицо, на которое и повелась в сентябре. Подтянутая фигура, пара татуировок на руках, отличное чувство стиля. Честно сказать, даже влюбляться начала.
– Может, извинишься для приличия? – зло проговариваю.
Рудаков ослепительно улыбается. Стоматолог у него неплохой, но меня это больше не интересует.
– «Пацаны не извиняются», – отвечает он подмигивая модной фразочкой.
– Вот и встречайся с пацанами, Рудаков.
– Ну, Юль, – открывает он для меня тяжёлую дверь и пропускает вперёд, а затем помогает снять верхнюю одежду. – Сколько говорить, что те девки были не с нами?..
Стрельнув в него безразличным взглядом, выхватываю пуховик и сдаю его в гардероб.
– Юляш, – тянет сзади Алан, пока идём по коридору.
Возле входа в аудиторию он подцепляет мой локоть, а второй рукой обхватывает талию.
У меня внутри такая злость закипает. Сейчас взорвусь.
Около двух недель назад, в сторис своего лучшего друга Паши Лепса, Рудаков страстно сосался с какой-то гусыней в ночном клубе. На следующий день, в университете даже доска с объявлениями смотрела на меня с жалостью…
А он?
«Пацаны не извиняются»?
Обхватываю металлическую ручку на двери, ведущую в первую римскую аудиторию, и тяну на себя.
– Отвали, Алан, – шиплю сквозь зубы и пытаясь выбраться из крепкого захвата, резко подаюсь вперёд.
И всё бы прошло гладко… если бы на моём пути не возникла каменная, рельефная грудь, в которую я врезаюсь, и закусываю губу от досады!..
Поднимаю глаза, задерживая дыхание. Моргаю шокировано. Сглатываю образовавшийся ком в горле.
Вспышка, темнота и снова вспышка…
Я могла бы списать очередную встречу, а вернее, очередное столкновение со Львом Демидовым, на видение или странный сон, но мужской древесный аромат в носу такой настоящий и такой… забытый. Вырванный из сердца насильно. Этот запах, настолько распирающий мою душу воспоминаниями двухлетней давности, что мне приходится только часто дышать и рассматривать крупные черты взбешённого лица. И причина для этого быстро находится.
«Проклятый кусок айсберга» опускает многозначительный взгляд на свою уже не белоснежную рубашку, залитую чертёжными чернилами, а затем переводит его чуть выше, на ладонь Рудакова, уютно расположившуюся на моей талии.
Душа замирает в ужасе.
Ловлю