Мистер Грин находит занятие. Шолом-Алейхем

ии то, что я дошел до него сам, собственным своим умом… Однако я вижу, что вам не терпится, вы хотите знать, кто с вами говорит? А если я вам скажу, что говорит мистер Грин, вы будете думать; зеленый? желтый? синий? Это все равно, что ничего… здесь я называюсь Грин, там назывался Гринберг. Откуда я? Из Одессы? Из Одессы… Из Егупца? Из Егупца… Из Касриловки, из Теплика, Шполы, Умани, Бердичева – словом, из тех мест… И торговал я, как все евреи. Крутил, маклерствовал, пока не настало то самое веселое время, пока не выгнали и пока мы не дотащились сюда, в страну Колумба. А тут ели, ели до тех пор, пока последнюю рубашку не проели, и тогда только начали мытарствовать по-настоящему. Никакой работой не брезгали, но ничего не удавалось. Наступил месяц элул. Пришло время осенних праздников, и я увидел, как в газетах рекламируются канторы, синагоги, молельни. В витринах магазинов появились молитвенники – обыкновенные и праздничные, бараньи рога, талесы, а публика, вижу, начала улыбаться богу, льстить ему ради бизнеса… Тогда я подумал и говорю самому себе: «Мистер Грин! До каких пор ты будешь „зеленым“? Надо и тебе поживиться от месяца элула, от десяти покаянных дней!» Но хорошо сказать «поживиться», когда можно поживиться… За что я могу приняться? Сделаться кантором? Но я никогда сапожником не был… Резником? Но мой отец никогда извозчиком не был… Раввином я и подавно не стану, потому что знаю грамоту и понимаю значение слов… Разве что мясником по строго кошерному мясу? Но я и дома никогда не торговал крадеными лошадьми… Углубившись, как ваш Тевье говорит, в такие мысли и рассуждения, я зашел в синагогу… Начало месяца элула, народ молится, читают псалмы… Помолились, тогда один из прихожан говорит: «А кто же нам протрубит в рог?» – «Протрубить? – отзываюсь я. – Разрешите мне…» Вы, пожалуй, спросите, откуда я умею трубить в рог? А дело вот в чем: трубачом я дома действительно не был. И отец мой – тоже. И дед не был. Но, – мальчишки-озорники, мы в праздники, бывало, раздобудем где-нибудь рог и спорта ради трубим в него до тех пор, пока служка не выгонит из синагоги. Короче говоря, – я это дело знаю, и, как вы говорите, – раз сказано, что он может, так о чем толковать… И вот взял я в руки рог, да как протрубила – сначала с трелями, а потом закончил на одной ноте, протяжным звуком, ну, прямо-таки отсюда до Бруклинского моста! Услыхав такую музыку, прихожане и говорят: «Откуда будете, молодой человек?» – «А не все ли вам равно?» – отвечаю я. – «Может быть, останетесь у нас трубить на праздники? – спрашивают они. – Наш трубач умер». – «Если бы это могло меня прокормить, – говорю я, – пожалуй». – «Делать жизнь, – отвечают они, – одним этим трудновато. Разве что вы бы еще что-нибудь делали к тому же» – «А именно? – спрашиваю. – Что мне еще делать? Быть к тому же кучером? Подметальщиком или дворником?» А они мне: «Коль скоро вы трубач, то есть умеете трубить в рог, мы не можем предложить вам такие грубые работы. Единственное, что мы могли бы вам дать, это „ченс“[4], чтобы вы могли трубить еще в одной синагоге…»