новь посмотрела на озеро, то там никого не было. И вообще никого не было, она стояла одна среди скалистых гор, у подножия которых простиралось чаща с кристально – чистой водой, и только узкая тропинка вилась вдоль камней и колючих кустов. Настя в панике стала звать мужа по имени, метаться по берегу, но в тишине только слышалось эхо ее голоса, многократно повторяющего имя мужа. И вдруг она замерла, почувствовав затылком чей-то пристальный взгляд. Медленно повернул голову, Настя увидела на тропинке черную змею с поднятой изящной головкой и смотрящей прямо ей в глаза. Настя закричала и …проснулась.
Открыв глаза, она увидела склонившегося над ней мужа, теребящего ее за плечи.
– Настя, проснись! – будил он ее.
Оказывается, она кричала не только во сне. Почувствовав его тепло рядом, она успокоилась и прижалась к его груди.
– Ничего, любимый, так, какая-то ерунда приснилась, – ответила Настя и сразу же вновь провалилась в глубокий сон. С ним, со своим единственным и любимым, она всегда быстро засыпала и видела только цветные сны. Такой страшный сон ей приснился впервые.
Утром, собирая мужа в дорогу, Настя забыла о своем ночном кошмаре. Приготовила ему его любимую глазунью из двух яиц, поджарила хлеб и сварила крепкий кофе, пока он, фыркаясь, стоял под ледяным душем. Вышел, как всегда после такой процедуры, бодрый, да еще что-то весело напевающий в полголоса.
– Доброе утро, малыш, – подошел и поцеловал ее в подставленную щеку. – Не опаздываю?
– Женя обещал позвонить, как подъедет, – весело ответила она, подхватывая его мотив. Женя – это его персональный водитель, отличавшийся пунктуальностью.
Они спокойно позавтракали, у двери она его поцеловала и помахала ему из окна, когда он садился в машину. Все было как всегда…
***
Через три часа по маленькому телевизору, стоявшему на холодильнике в кухне, Настя в экстренных новостях услышала, что «самолет рейсом … разбился. Выживших нет». Его самолет. Все…
Настя на ватных ногах опустилась на стул, рухнув с него на мозаичный пол. Очнулась она от звонка, кто-то настойчиво, не прерываясь, звонил в дверь. Настя медленно, с трудом поднялась с пола и пошла к двери. Это звонила соседка с верхнего этажа, в утреннем убранстве – халате и бигуди.
– Настя! Володька сегодня должен лететь…, – и замолчала, прижав руку к щеке, увидев бледное, перекошенное от боли Настино лицо. А потом заголосила. Настя молчала. Она вообще молчала несколько дней. Ни с кем не хотела говорить, даже с матерью, прилетевшей из Израиля. И только когда тело мужа в закрытом гробу опускали в землю, громко с надрывом жутко завыла.
Вот с тех пор и плачет. Ни с кем не общается, не хочет. Мать снова улетела в Израиль к своему новому четвертому мужу, друзья мужа были только на поминках, своих друзей у Насти не было, всех растеряла, как только вышла замуж. Да ей и никто не нужен был. Только Он, ее Володенька. Жила только его интересами, этакая современная чеховская душечка, а когда его не стало, то и жизнь замерла.
Настя ощущала себя засохшим деревом, которое когда-то буйно росло, буйно цвело, радуя глаз, и вдруг его корни стали гнить, а пышная крона сбросила листья. И вот стоит оно теперь – прямое, голое, покрытое серой потрескавшейся корой и уже никогда не порадует ничей взгляд молодой изумрудной листвой и нежным цветом.
Только соседка, та самая, с верхнего этажа, иногда заходила попить чайку, да поговорить о своей жизни – неудачнике муже да хулиганах-сыновьях. Однажды, видя, как Настя себя изводит – похудела, почернела лицом, очень подурнела, и глаза постоянно на мокром месте, в сердцах сказала:
– Настена, да приди ты в себя, сколько уже можно рыдать! Так и свихнуться недолго! – А потом злорадно добавила: – Да он изменял тебе с каждой юбкой, а ты убиваешься по нем! Казанова престарелый…И со мной был, черт меня попутал, когда ты два года назад к своей мамаше летала, – и вдруг, сжав ладони перед грудью, виновато сказала она: – Настя, прости, бабу непутевую! Сама не понимаю, как это произошло…
Лицо у Насти окаменело, и она как-то равнодушно произнесла:
– А мне он говорил, что ты дура, удивляясь, как с тобой только твой Семен живет.
– Ну, знаешь! – вскочила та, – и оставайся тут одна, убивайся по своему… изменщику! – и пулей выскочила из кухни.
Настя через прижатые к ушам ладони услышала стук громко захлопнувшей входной двери.
Неожиданное признание соседки вывели ее из ступора, она как будто ожила, проснулись эмоции. Гнев и ярость захлестнули ее. Настя распахнула дверцы шкафа и с остервенением стала выхватывать из него рубашки мужа, с такой любовью ее выстиранные и выглаженные, дорогие костюмы, и бросала их на пол под ноги, потом стала, не помня себя, топтать эту кучу, как тело поверженного врага. Устав, она схватила портрет мужа в траурной рамке и закричала:
– Изменял мне! Как ты мог! Я ради тебя все бросила – университет, друзей, с мамой поссорилась! Даже ребенка не захотела родить, чтобы все внимание уделять только тебе, тебе! А ты?! – кричала исступленно она портрету, а потом с силой бросила его на пол. Это ее отрезвила.