атерина Ковалькова
Только не говорите мне, что журналист – это профессия мечты!
В тот тоскливый воскресный вечер мы в газете отнюдь не предавались мечтам. Мы полуспали-полубодрствовали в том помещении, которое редактор Давид Линд в припадке гигантомании окрестил «центральной редакцией».
Сам я восседал на красном конструктивистском стуле 30-х годов, который во время всех летних ярмарок являлся частью меблировки стенда нашей газеты под гордым девизом «СВОБОДА – СВОБОДОЛЮБИЕ – СВОБОДОМЫСЛИЕ!».
Прямо передо мной висел увеличенный фрагмент карты генерального штаба, показывающей территорию охвата нашей газеты. Позади меня, немного набекрень, висела карта мира – куда меньшего формата.
В ней по-прежнему торчали булавки, отражающие положение на фронтах Второй мировой войны: синие головки для армий союзников и красные для армий стран «оси». Они являли собой последнее воспоминание о главном редакторе как об активно действующем газетчике. Тогда Линд еще именовал себя репортером-международником и производил на свет заголовки в стиле «Дания нападает на Германию», но перестал передвигать булавки задолго до того, как его фавориты отступили. Еще до окончательного краха переехал этажом ниже и стал писать унылые передовицы о канализационной системе города и сокращениях на железной дороге.
На торцевой стене висела репродукция портрета Лидера Партии. На противоположной стороне красовался покрытый пылью диплом в рамке за участие в национальном состязании по спортивной ходьбе. Под дипломом, на книжной полке, стоял семейный справочник 1928 года, купленный у обанкротившегося книготорговца, а также четыре первых тома какой-то более современной энциклопедии.
Заведующий редакцией Таге Тропп каждый год заказывал первый том в надежде выиграть все издание целиком. По причине отсутствия мотивации он никогда не возвращал его назад, поэтому наши познания обо всех – от Пера Аабеля [1] до Франца Боппа [2] – каждый год удваивались.
…Эти прокуренные обшарпанные шестнадцать квадратных метров были моим рабочим местом, и я только укрепился в мысли, что нет ничего тоскливее, чем воскресный вечер в редакции провинциальной газеты. Ничего не происходит после того, как материал перепахан. Все сидят и ждут, пока из принтера с шуршанием вылезут скупые телеграммы от «ТТ» [3], чтобы заполнить оставшееся место.
Кроме всего прочего, и в личном плане я оказался на мели. Приятная встреча в субботу вечером дала отнюдь не самый лучший результат. Строго говоря, мне следовало бы пойти в кабак и утопить обиду в вине, однако этому препятствовала парочка обстоятельств. Во-первых, у меня закончились наличные. Но даже будь у меня деньги, я бы заколебался, учитывая риск столкнуться с ночным редактором Хуго Сундином и наблюдать его красное опухшее лицо с погасшей обслюнявленной сигаретой, совершающей вечное вращение между уголками его рта.
Каждый воскресный вечер он сидел за столиком у окна, высматривая собеседника для диалога, который в итоге сводился к долгому монологу. Ибо «жертва» неумолимо втягивалась в одну из двух одинаково неприятных альтернатив: играть одновременно роль исповедника и сточной канавы или же только сточной канавы.
Первая ситуация была связана с «субботними глупостями», как назвал это один литератор. Хуго был женат на долговязой плоскогрудой горгоне. Но как ни относись к этой женщине, можно понять ее чувства, когда приходится ложиться в постель с Хуго, не соответствующим даже самым элементарным критериям любовника. Для того чтобы обрести покой на душе и иметь основания отвергать его приставания, она ударилась в пятидесятничество [4].
Хуго решил проблему, договорившись с главным редактором, что будет каждый год отправляться в командировку в Европу – в качестве компенсации за ночную работу. Благочестивый Линд вряд ли ожидал подобных результатов. Его редакция получала лучшие среди всех шведских провинциальных газет репортажи из таких мест, как Нюхавн, Рипербан, Плац Пигаль, и аналогичных кварталов. Само собой, Хуго путешествует один и в первые недели после возвращения бывает со всеми очень любезен. Но вскоре воспоминания блекнут, и снова начинается ворчание.
Для этой цели ему необходим товарищ по воскресному грогу, готовый выслушивать долгие излияния по поводу капризности женщин в том, что касается супружеского долга. Когда же сексуальная часть изложения закончена, Хуго легко принимает на себя роль циника и сплетника. Он перемывает косточки муниципальным депутатам, представителям разных религиозных конфессий, трезвенникам, лоттам [5], собратьям по перу, чтобы под конец перебрать все руководство редакции, «этих грибов замшелых», по его яркому образному выражению.
Поначалу слушать подобные рассуждения даже забавно, но со временем начинаешь избегать его приглашений.
Хуго только что пытался пригласить меня составить ему компанию, но я с предельной правдивостью сослался на головную боль и намерение пойти домой. Однако сегодня как раз выпала