етила, что выглядеть Ляля стала лучше. Плотнее, материальнее. Теперь она ничем не напоминала тот вялый, почти невидимый призрак, которым пробыла весь прошлый год.
– У меня как раз есть кое-кто на примете… – осторожно протянула Устина. Она, не отрываясь, следила за Лялей, напитывая ее своей собственной силой. Ляля в свою очередь, не моргая, смотрела на нее в ответ, с благодарностью принимая привычное возлияние.
– Кто? – откликнулась она. – Я хочу знать, кого ты выбрала на этот раз.
Лялины слова звучали отрывисто и с небольшой задержкой, как на заедающей аудиозаписи. Устина давно привыкла к такой манере речи и волноваться начинала только тогда, когда задержка становилась невыносимо долгой, а в паузы между словами можно было впихнуть по пару куплетов очередной популярной песни, одной из тех, что вечно навязчиво крутились у нее в голове.
– Скоро узнаешь.
– Ты стала скрытной, Устина. За то время, пока я зрела, ты отдалилась от меня, – вкрадчиво сказала Ляля. – Больше не делишься своими секретиками, постоянно молчишь и только и делаешь, что слушаешь свою музыку. Ты знаешь, как я ее не люблю. Мы перестали играть в наши игры, перестали вместе мечтать. Боюсь, скоро ты скажешь, что больше не хочешь быть моей подругой. Что тебе со мной скучно, что ты выросла. И что мне тогда делать? Я останусь совсем одна…
– Что ты гово… – начала было Устина, но Ляля продолжала:
– И даже тогда я не брошу тебя. Я всегда буду твоей тенью, твоей советчицей, твоей сестрой, твоей лучшей подругой. Я никогда не перестану заботиться о тебе, любить тебя. Другие люди будут приходить и уходить. Ты даже не представляешь, сколько разочарований они тебе принесут! Но я никогда тебя не разочарую, Устина. Ты – это я.
– Ты – это я… – эхом повторила Устина, чувствуя, как щемит у нее в груди.
Ляля такая хорошая, такая добрая, единственное в мире существо, которое всегда на ее стороне.
И она не права. Устина знала, сколько разочарований приносят люди. Знала, потому что переживала их не раз. Помнила своих так называемых подружек, которые говорили гадости за спиной, помнила девочек, что высмеивали ее в детстве, стоило только поделиться чем-то глубоко личным (например, рассказать о Ляле), помнила, как про нее забывали, как игнорировали (Сабина, два года сидевшая за соседней партой, даже не позвала на день рождения). Устина помнила все. И тем стыднее ей стало перед Лялей за свое поведение.
Это правда – она отдалялась. Были дни, когда она напрочь про Лялю забывала, и жила свою жизнь, как все. Как обычный подросток: ходила в школу, иногда прогуливала самые скучные уроки с кем-то из приятелей-одноклассников, бесцельно бродила по галереям Нептуна, пялясь на витрины и людей, забегала в библиотеку в поисках очередного тома бесконечной фэнтези-саги, ругалась с бабушкой, часами валялась на кровати и слушала музыку, представляя, что все эти прекрасные песни поет никто иной, как она. И только ночью перед сном, видя слабое мерцание под потоком, Устина вспоминала, что на самом деле она не такая как все, она не обычная, она не одна. У нее есть Ляля.
И Ляля была всегда.
Сначала она казалась просто фантазией, воображаемой подружкой, которую Устина придумала, чтобы не сойти с ума в одиночестве за те полтора месяца, что из-за болезни не ходила в садик. Она думала, Ляля исчезнет, как и все остальные девочки-придумки до нее, стоит только вернуться к реальным друзьям и погрузиться в насыщенную детсадовскую жизнь. Но в первый же день после Устининого возвращения стало ясно, что в садике что-то непоправимо изменилось.
Она стала чужой. Ее не помнили, не ждали. Бывшие закадычные подружки играли в игры, правил которых Устина не знала, мальчики-приятели обсуждали вещи, о существовании которых она даже не подозревала, все разбились на тесные кучки, свободных мест, в которых больше не было, и привычный мир казался отстоящим на много световых лет вовне. Устине чудилось, что она попала в зазеркалье. Все было вроде тем же самым, но каким-то другим, все стало неправильным, и только она осталась самой собой, правильной, не искаженной зазеркальным колдовством.
Если бы не Ляля, те первые месяцы в новом мире она бы не перенесла. Ляля спасла ее от одиночества, поддержала в самые трудные минуты, собрала по кусочкам разбитое сердце и вернула волю к жизни.
Однажды она сказала Устине, что никаких больше девочек-придумок не было. Все они являлись просто ее неудачными воплощениями. «Я искала форму, чтобы проявиться, – объясняла она. – Я ждала, пока ты вырастешь. Я росла вместе с тобой.»
И с тех самых пор, как Ляля проявилась, Устина не ведала одиночества, никогда больше не ощущала себя покинутой, одинокой, несчастной. Ляля стала ее самой близкой подругой, хранительницей секретов, утешительницей, верной соратницей и постоянной компаньонкой для игр. Вместе они разыгрывали и пугали глупых Устининых одногруппников и простодушных воспитательниц, забавлялись, пряча вещи бабушки и мамы, сводили с ума родственников своими проделками, и всегда умело скидывали вину на кого-то другого. С Лялей проворачивать такие дела было проще простого – она замечала больше, чем Устина, думала наперед и чувствовала слабости окружающих.
Тогда