будто беспричинным спокойствием и уверенностью.
Потом я вспомнил свой последний сон, а может быть, это был уже не сон, а странное пограничное состояние, нечто среднее между забытьем и бодрствованием. Именно в такие мгновенья приходят ко мне самые важные решения, которые, как метроном, размеряют мою жизнь на «до» и «после».
И вот из этого полузабытья пришло твердое и, как всегда, неожиданное решение: я буду писать.
В одно мгновение это изменило все вокруг и меня самого. И это был уже не я прежний, много чего повидавший, а полный профан, начинающий все с чистого листа.
И сколько всего я перепробовал в своей жизни…
А теперь мне снова приходилось начинать все сначала, и неизвестно что еще получится в очередной раз… Но именно эта неопределенность вызывала у меня не боязнь или какие-то сомнения, а твердую решимость.
«Я все смогу, я все преодолею», – снова совсем как в юности стучало в висках.
В конце концов, разве не шел я к этой возможности всю жизнь, сочиняя время от времени то рифмованные строчки, то подобие рассказов и дневниковых записей.
Правда, делал я это как бы походя, между делом, но все-таки предполагая, что когда-нибудь я займусь этим всерьез.
И вот это «когда-нибудь» наступило, потому что больше такой возможности уже не будет. И, вообще, ничего больше не будет.
Правда одновременно с этой радостной определенностью возникло ощущение какой-то неловкости от того, что я, похоже, безнадежно опоздал в этой своей решимости.
Ведь начинать заниматься литературным трудом в шестьдесят пять, это даже не то, что было, в свое время, одной из любимых шуток Голливуда: девственник в тридцать (или сорок) лет. А это, пожалуй, еще большая несуразность.
Немного позже, когда я стал знакомиться с авторами интернетовского самиздата, я убедился, что самодеятельное творчество в зрелом возрасте скорее правило и отнюдь не является каким-то исключением. Я сталкивался, скажем, с такого рода мотивацией: автор побывал(а) в коме и после этого у него (нее) возникла непреодолимая тяга к писательству.
Разумеется, я в первую очередь посоветовался с женой. Уж она то лучше всех знала о потаенном моем желании.
– А где ты собираешься публиковать свои произведения? – спросила жена, которая по основной своей специальности была редактором.
– Ну, для начала мне предстоит еще написать хоть что-то путное, ответил я несколько легкомысленно, – а потом, насколько я знаю, ситуация с печатью произведений неизвестных авторов просто тупиковая, так что рассчитывать получить за свои труды хоть какую-то прибыль просто безнадежно. Но я все равно буду писать.
– Да, ты все равно будешь писать, – подтвердила жена,– уж я-то тебя знаю.
Она, действительно, хорошо меня знала, и я приступил к исполнению своего намерения. Но как же тяжело было мне начинать.
Слова казались тяжелеными остроугольными булыжниками, которые никак не хотели укладываться в один ряд, и уж тем более образовывать более сложные конструкции.
Но я был упрям, я был просто чертовски упрям.
И пусть у меня за спиной было коварное заболевание, но было еще кое-что и получше.
Я распалял себя воспоминаниями в стремлении побыстрее преодолеть барьер косноязычия. И постепенно это прошло. Слова еще не стали легкими, почти невесомыми, но из них, похожих на увесистые кирпичи, мне уже удавалось составлять связные фразы, абзацы и разделы.
Был когда-то я чёрен, как грач,
А теперь чёрно-бурый лис.
Наше время несется вскачь.
Только знай, поспевай, держись.
Ты, голубка моя, прости,
Если делал я что-то не так.
Нам с тобой до конца идти -
Это наш сокровенный знак.
Не успел я почти ничего,
Что положено было судьбой.
Почему это так, отчего -
Нам открыто одним с тобой.
Прежде был я чёрен, как грач,
А теперь чёрно-бурый лис.
Наше время несется вскачь.
Только знай, поспевай, держись.
О том, с чего начинать сейчас, сомнений у меня не было.
Конечно, с себя. С того самого предмета, который каждому знаком лучше всего.
Ну, а кроме всего, мне очень хотелось получше разобраться в перипетиях своей жизни, которые мелькали с неуловимой быстротой, так что осмыслить их не хватало ни времени, ни желания.
Но все это было раньше. А как же получится у меня сейчас, когда я буду впервые говорить свои голосом и … о себе?
– Ну, и долго ты собираешься заниматься самокопанием? – с сомнением спросила как-то жена, – и будет ли это кому-нибудь интересно?
– Может быть, я сам и не очень интересен, но наша жизнь проходила на фоне исторических событий, которые еще долго будут будоражить умы людей, и они самым крутым образом повлияли на нашу с тобой судьбу