нстве скоростью торопливо двигался, скользил на камнях невысокий сухой человек, лет тридцати пяти, в очках, ватнике и резиновых сапогах. Оказалось, он собирал здесь грибы – необычное занятие в апреле. Ко всему, заметно, что этот непонятный грибник неестественно удачлив. У костра, а точнее, подожженной старой кабельной катушки, штабелем стояли несколько плоских ящиков, наполненных грибами: вешенкой и сморчками.
Вверху на дереве каркнула ворона, непонятно зачем она забралась сюда. Странный грибник, торопливо срезавший с сухого дерева живую грибную плоть, поднял голову, уставился на нее. Звали его Артуром Башмачниковым, и являлся он человеком неопределенных занятий из Петербурга.
Холодные грибы скрипели, изо рта грибника валил пар. С привычной ловкостью тот срезал своим ножом, сделанным из укороченного финского штыка, вешенки с, покрытых лишайником, сухих мертвых стволов. Молодые, полупрозрачные, похожие на белые цветы и более пожилые, мясистые, сизого цвета. Грибы кидал в одну кучу, рядом с ящиками, будто картошку в поле. Лезвие ножа блестело в сумерках, как осколок зеркала. Нашаривал в густеющей темноте знакомые на ощупь сморщенные головы сморчков, безошибочно отличал их от враждебных строчков. Под ногами ощущались пружинистые кочки, мох, так похожий на сильно грязный ковер. Теперь затопленный соседом сверху, да еще и припорошенный снегом. Среди покрытой инеем хвои виднелись розовые шарики оттаявшей прошлогодней клюквы. Две прозрачные ягоды морошки лежали прямо на сморщенной шляпке строчка. Морошка растеклась во рту и исчезла каплей кислой воды.
В руках – нежная, причудливо изготовленная плоть, растительность, пришедшая из микромира. Горько пахло дымом. Один высокий и густой куст, кажется, рябины, загорелся. Стало светлее.
На фоне солнца, висящего над горизонтом, на берегу Ладоги виднелись черные силуэты деревьев и труба котельной детского лагеря отдыха. Его здесь по-прежнему, на старинный лад, называли пионерским. В стороне на берегу пульсировала белая огненная точка. Артур знал, что это вовсе не упавшая на землю звезда, а пламя далекого ацетиленового резака.
Там возле деревни Осиновое местный житель, старик Венька, «доедал» колхозный сейнер – резал на металлолом брошенное хозяйство умершего рыбколхоза. Металлолом он потом на мотоцикле отвозил в Сестрорецк.
Появился ярко освещенный изнутри теплоход, идущий к Валааму. В сумерках названия на борту различить уже нельзя, но грибник знал, что это «Святая Русь».
Стало слышно, как там играет музыка. Он узнал мелодию и теперь угадывал неразличимые издалека слова:
Видишь море, как живое,
Серебрится под луною…
Неужели никогда я не увижу тебя вновь?
Вокруг ничего похожего на Сорренто. Вот стали видны только три ярких кормовых огня теплохода. Оказывается, совсем стемнело.
На вершине дерева ворона каркнула что-то как будто матерное, по-своему, по-вороньи. Оказывается, до сих пор не улетела, сидела здесь, глядела. Показалось, что она торопит грибника, и тот послушно заспешил, засуетился.
Оказалось, катер у Артура неожиданно новенький, явно дорогой. Кажется, финский «Сильвер Морено». Хотя выглядел он здесь слегка неуместно: по-южному, по-пляжному легкомысленно и так неэлегантно был загружен ящиками с грибами.
«Ну, все! Отхалтурено», – выговорил он.
Это были первые внятно произнесенные им в этот день слова. Ощутил под руками шершавую пластмассу руля. Между деревьями удалявшегося острова, в его глубине догорал костер.
Давно погас путеводный огонь дальней ацетиленовой горелки. Артур шел точно на трубу котельной. По карте на этом маршруте подводных камней не предполагалось – этого больше всего приходилось опасаться на Ладоге.
«Усталым Хароном возвращаюсь из блаженных грибных садов».
На берегу, на розовом ясном фоне вечернего неба стала видна плоскодонка старика Веньки. Сам Венька неуклюже перебирался с лодки на берег. С коротким торсом и длинными руками и ногами, сейчас похожий на кузнечика. Рядом возникла еще одна тень, непонятно чья. Театр теней. Вот они замерли, перестали двигаться.
– Эй, Грибник! – окликнули оттуда. Здесь у Артура с дедом существовала общая кличка. Оба они считались Грибниками, но теперь он остался Грибником единственным. В единственном числе. – И как жизнь? – Традиционный вопрос.
– Ничего, терпимо, – отозвался он. – Только кооператива нашего не стало, – добавил, подумав. – Из всех наших один я остался.
«Вот, дед умер, да тут еще эта налоговая…» – подумал он. Здесь об этом знали. Давно.
– Все там будем, для всех нас у бога одна статья заготовлена, – послышался другой голос. – Высшая мера. И амнистии не будет никому.
Оказалось, еще один деревенский, со странным для здешних мест именем Соломон. Несмотря на имя, самый, что ни на есть, русский. Значит, напросился к Веньке в помощники.
– Да, дед твой молодец был. Дельный мужик. Уважал его, – громко раздавалось над водой. Венька говорил раздельно, не торопясь.