ямо через покрытое изморозью круглое окно на третьем этаже школы и исчезнуть, уйти со снегом. Но он не мог. Он был наказан. А наказали его за то же, что он делал и сейчас: думал о своем и не слушал того, кто не любит, когда его не слушают.
На партах тускло горели газовые лампы, но все равно в классе было темно.
Финч сидел в последнем ряду, почти под самым потолком, – места учеников поднимались ступенями, в то время как учительский стол тонул во мраке в глубине помещения. Там, внизу, едва заметно шевелилось нечто, кажущееся бесформенным, грубым и древним.
В классе было жутко… жутко сонно.
На учительском столе тикали часы, порой кто-то приглушенно кашлял, скрипели перья чернильных ручек. Что-то хриплым голосом бормотало существо, грузно расхаживающее у доски, ну а Финч все глядел в окно.
Снег окутал собой улицу, дома и крыши – в этом городе он шел всегда. Внизу, у здания школы, проходила аллея с двумя рядами скрюченных деревьев, побелевших и простуженных. Фонари на чугунных столбах еще не зажгли, и до того, как они задорно загорятся по одному, оставалось совсем немного. Ни прохожих, ни экипажей на мостовой видно не было. Город словно вымер. Будто заснул, убаюканный тишиной и покоем зимнего дня.
Финч глядел на эту меланхоличную картину в белых тонах, и глаза его слипались. Он уже и сам почти заснул, когда за окном вдруг что-то начало происходить.
На аллее появился человек с черным зонтиком. В смоляном пальто и цилиндре он походил на размытое чернильное пятно – крайне неуместное и мрачное пятно среди заснеженных деревьев. Незнакомец озирался по сторонам, словно не понимал, где находится.
Финч мог бы поклясться, что всего мгновение назад на аллее никого не было – он даже поймал себя на нелепой мысли: «А что, если этот человек просто вдруг выбрался из падающего снега?»
Незнакомец между тем прекратил оглядываться и присел на скамейку. Но в тот же миг, как он ее коснулся… исчез, рассыпавшись снегом, а на том месте, где он только что находился, появилось несколько нахохлившихся черных ворон.
Финч вздрогнул. Сонливость как рукой сняло.
Он пригляделся: никаких следов джентльмена в цилиндре – только птицы на скамейке бродят туда-сюда и раскрывают клювы, что-то крича.
Мальчик перевел взгляд на одноклассников: может, кто-то из них видел то же, что и он? Но кругом были сплошь грустные безразличные затылки. И как в такое время можно что-то писать?! Как можно не замечать, что происходит что-то странное?!
Тем не менее никто ничего не замечал – всех заботили только собственные скучные тетради и унылые закорючки, которые там появлялись.
Финч снова поглядел в окно, но даже ворон больше не было. Лишь, как и мгновение назад, падал этот бесконечный снег…
– Вы все поняли, мистер Финч? – раздался надтреснутый голос от доски.
– Я ничего не понял, – пробормотал Финч. – Куда он исчез?
– Что вы сказали?
Финч встрепенулся:
– Ничего, мадам. Я вас внимательно слушаю…
– Тогда, надеюсь, вы готовы вместе со всеми перейти к заключительному параграфу…
Ветер выл в дымоходах, эхо от него долетало в класс и сливалось с монотонным бормотанием карги в огромных круглых очках с выпуклыми стеклами. Карга стояла, сгорбившись у черной грифельной доски, и указывала на что-то указкой. Ее сухие потрескавшиеся губы медленно шевелились, а сморщенное застывшее лицо белело в потемках, и издалека казалось, что оно висит в воздухе отдельно от тела.
Карга провела указкой по доске, очевидно, намереваясь процарапать в ней прореху и надеясь, что из раны потечет кровь. Она сморщила клювообразный нос, принюхиваясь.
Порой Финч думал, что в этом дряхлом существе жутковатую каргу видит только он. На остальных же наказанных миссис Оул, престарелая учительница по Странным числам, нагоняла лишь нафталиновую тоску.
– Ойт – это десятичная мера снега, – говорила миссис Оул, – которую забирает один ковш для переработки в подземных фабриках-гремпинах. В одном ойте – десять нилей. В одном ниле – десять клаптингов. Вы записываете, мистер Финч?
– Да-да, мадам.
Финч торопливо макнул ручку в чернильницу и кривобоко вывел: «10 клаптингов». При этом на странице образовалась жирная уродливая клякса.
– Вы ведь знаете, что вы безнадежны, мистер Финч? – спросила миссис Оул – учительница словно увидела со своего места медленно и неотвратимо впитывающееся в записи пятно.
Финч молчал. Он это знал, однако поделать со своей рассеянностью ничего не мог. Дедушка говорил, что рассеянность – признак необычного ума и живой фантазии. А учителя говорили, что Финч просто отсталый. Так как Финч до сих пор не замечал у себя признаков необычного ума и не представлял, какое он имеет отношение к живой фантазии, то был склонен согласиться с мнением учителей.
«Не зря меня вечно наказывают, – думал он. – Кажется, я и правда отсталый…»
За что же