меньше шпилек, чем надо!
– Как нехорошо. Ты молодец, что заметил, Сирил! Я поставлю тебе отлично за поведение сегодняшнего дня! А Цисине предстоит порка.
Девочка обернулась. Злые слёзы жгли глаза. Тонкий карандаш сломался в маленькой ладошке. Цисина успела увидеть, как в кармане обидчика скрылась деревянная шпилька, та самая, сделанная покойным дядюшкой, последняя среди многих украденных вот так, в школе.
Трудно быть простолюдинкой в школе для среднего класса. Да, жрец их деревни упросил взять талантливую, умную не по годам девочку в это заведение, но Цисина иногда мечтала о прошлой жизни, в которой бы училась со своими друзьями-бедняками не в чистом просторном классе, а под навесом возле храма бога воды Агаччи. Тогда было хорошо и спокойно, а теперь девочку каждый день задирали и каждые три – пороли.
Она лежала животом на столе учителя и вздрагивала, больше не от боли, а по привычке, когда широкий ремень с хриплым свистом опускался пониже спины. Выбившаяся из причёски прядь занавешивала половину лица, слёзы застилали глаза. А перед собой, в конце класса, над ухмыляющимися рожами ребятни видела семейный портрет правителей, и у каждого из высокого сословия было лишь по одной шпильке.
Да, это был жестокий мир. Двадцать сословий и ещё одно. Чем ниже, тем больше шпилек следовало носить. Не спасало даже облысеть на старости лет: проверяющие от правителей регулярно прилюдно наказывали тех, кто не сподобился сделать себе парик, чтоб хотя бы в него втыкать символы своего сословия. Только жрецам морского бога, которые считались выше королевской семьи, дозволялось брить головы налысо, тем самым избавляясь от шпилек.
Цисина носила все двадцать. Унизительное число в этой школе, где ученики выхаживали друг перед другом, похваляясь кто пятнадцатью, а кто и вовсе тринадцатью. У учителей было по десять. Даже полотёры и повара имели в редкой своей массе восемнадцать. А вот Цисина была изгоем.
Да, жрецу, что пристроил по доброте душевной умненькую сиротку в эту школу, ничего не сделали, но смотрели теперь на их деревеньку косо и провизию доставляли в самую последнюю очередь.
Родители Цисины погибли на ловле кальмара. Бог Агаччи был немилостив в ту позднюю осень. И девочка жила с дядей, который делал очень красивые шпильки и часто дарил их совсем неимущим. Именно от дяди девочке передалась страсть к рисованию этих предметов. Вырезать их из дерева было боязно: дядин набор ножей был очень громоздким, и даже самый маленький с трудом помещался в руке, а работа требовала точности, безупречности и изящества, ведь это должны быть именно шпильки, а не воткнутые в волосы ветки.
Иногда, когда Цисина забивалась в свой полуподвальный угол, выделенный общежитием под спальню, мечтала, как однажды станет правительницей этого острова и будет гордо ходить с единственной шпилькой в волосах и наказывать своих обидчиков. Но долго злиться девочка не могла. Фантазии всегда уводили в придумывание новых шпилек. И руки буквально тряслись от необходимости зарисовать очередную идею.
Прозвенел звонок. Ремень опустился в последний раз. Ученики, хихикая и тыкая пальцами в сторону Цисины, разбежались. Учитель взял с края стола свиток с отметками, хмыкнул и вышел. И только тогда девочка позволила себе снять маску равнодушия и разреветься.
Дары
Цисина бежала на берег, сжимая в кармашке короткое лезвие, такими в школе ученики точили до игольной остроты свои карандаши. Это выпало у кого-то из одноклассников, своего девочка по бедности не имела и всегда старалась не сильно давить на угольный грифель в тонком бамбуковом корпусе, чтобы не произошло как сегодня. Жаль, того карандаша не вернуть. Была лишь надежда где-то добыть новый.
А на берегу девочка рассчитывала найти вылизанную морем деревяшку и вырезать из неё недостающую шпильку, сейчас же воткнула вместо неё обломок карандаша, накинув сверху край шали, простой, не узорчатой и даже не пёстрой, как принято.
Тёмными дворами-закоулками Цисина бежала к морю. Тот пляж, куда она часто ходила, был за городом, далеко. А уже прилично стемнело. И девочка, боясь напороться на воров шпилек, прячась во мраке, направилась к другому, под высоким косогором, узкая тропка с которого спускалась на четвертьлуние каменистого берега.
Шевеления в переулке Цисина не заметила и едва удержала вскрик, когда сухая рука обхватила запястье, блеснули бельма во мраке и прозрачно-скрипучий голос нараспев протянул:
– Подай шпилечку, деточка. Богом Агаччи прошу, подай бабушке.
– У самой не хватает, – дрожа, ответила Цисина.
Попыталась вывернуть руку – никак. А бабка всё нудила и нудила:
– Подай, подай, деточка, шпилечку. Я тебя отблагодарю. Только подай.
– Чем? – осмелела Цисина, перестав трепыхаться.
– Дам тебе пильный камень, которым можно драгоценности всякие гранить в воде. И иглу заговоренную, чтобы в тех цацочках дырочки вертеть. Сколько с ними шпилечек понаделать можешь красивых. Ты ж к этому делу способна, деточка.
У Цисины вспыхнули щёки, а нутро наоборот похолодело. Бабка её пугала.
Крючковатый