достать и лишь глядела с надеждой, ожидая невероятного праздника.
И вот праздник наступил.
Все, что я испытываю – тоскливое скрежещущее чувство. Ощущение неполноценности, недостаточности.
Мамин парикмахер, толстая женщина с вываливающейся мне на плечо грудью, больно дернула волосы и без всякого сочувствия произнесла: "Ой". Она натянула несколько прядей так, что я почувствовала, как заскрипела на лбу кожа. Женщина вопросительно посмотрела на меня в зеркало:
– Больно?
Распирающее "да"поползло снизу вверх, заполняя всю глотку и набивая рот, заскрипело на зубах, тяжело легло на язык. Надо всего-то подождать мгновенье, выдержать паузу, и этот бунт осядет, снова покатится вниз, как мяч, брошенный из глубины и не достигший ворот, – медленно и верно скатится в темноту, откуда его запустило глухое безмолвное желание. И вот я уже вежливо улыбнулась и отрицательно покачала головой. Соврала. Почему? Потому что девушку красит достоинство и вежливость. Никто не любит истеричных и капризных. Я часто слышала это от мамы, когда была помладше. Сейчас говорить мне это уже не было необходимости.
Женщина вновь сосредоточилась на причинение мне боли.
– Тогда мы почти закончили. Крошка.
Я вздохнула.
– Устала?
– Нет.
Снова соврала. Поглядела в зеркало напротив – уставшее лицо и та же вымученная вежливая улыбка. Иногда я даже не чувствую, как автоматически натягиваю ее.
Парикмахер возилась над моей головой, сведя к переносице брови и поджав губы. Мне было жаль ее усилий. Кажется, я не заслуживала стольких стараний. Ведь это всего лишь волосы. Мои волосы. К тому же это не основное торжество – всего-то вечер в кругу семьи – небольшая репетиция. Но я, естественно, молчала.
Пока женщина была увлечена работой, я разглядывала ее: низкого роста, полная, со смуглой кожей, непривычно яркими темно-карими глазами и волосом сияюще-черного цвета. До того, как запретили национальности, она, вероятно, считала себя армянкой. Я уже видела эти медовые тона кожи и завораживающе бездонные глаза в старых книгах. Среди множества вещей, оставшихся после бабушки, нашелся и запрещенный атлас, в котором были подробно описаны коренные представители разных стран. Не знаю, почему это вызвало столько интереса, но помню с какой жадностью и восторгом я рассматривала изображения восточных женщин – стройных и женственных, манящих и таинственных. Женщина, колдующая над моей головой, была лишь их слабой размытой тенью, отражением на водной ряби, но тем не менее, я видела черты всех этих прекрасных смуглых дев в её расплывшейся фигуре, как если бы они они приветственно махали мне сквозь время и пространство.
Парикмахер отошла и с удовольствием уставилась на мои забранные к небесам локоны.
Я хотела встать, но остановилась, потому что женщина не обратила никакого внимания на мои попытки высвободиться из-под ее накидок и спросила несколько бесцеремонным тоном:
– Нравится?
Сперва я не поняла, о чем она.
Женщина выжидающе глядела на меня. Ее раздражало моё равнодушие к мастерству и всем приложенным усилиям. Мне действительно было всё равно. Я лишь испытывала неловкость, что на меня потрачено столько времени. Мои волосы не стояли того. Я торопливо ответила:
– Да, спасибо.
На самом деле мне не понравилось, но ведь говорить так было не вежливо. Мне не хотелось ее расстраивать.
Женщина кивнула и стала снимать с меня накидку. Как бы промежду прочим прокомментировала:
– У тебя необычный оттенок волос: с каштановым отливом.
Мне стало тяжело дышать. Я произнесла кое-как:
– Да, такой иногда встречается.
– Я работаю много лет. И последние лет десять такого не видела. Селекция вышла на новый уровень.
Женщина фыркнула презрительно. Её двойник в зеркале мне подмигнул.
– Что вы имеете в виду?
Она уже собирала свои разложенные на столике инструменты, но после этого моего вопроса остановилась и внимательно на меня поглядела, словно оценивая, как много я знаю в свои 21 и сколько мыслей при мне стоит озвучить.
Совершенно неожиданно женщина спросила:
– Ты знаешь, что на тебя порча, крошка?
Я села на самый краешек кресла, из которого только что пыталась подняться.
– Вы – ведьма? – спросила я как можно тише, хотя в комнате кроме нас никакого не было.
– Нет. Мне не нужны проблемы с законом, знаешь ли. Но я, как бы это сказать, хм, вижу некоторые вещи.
Она произнесла это будничным тоном и вновь продолжила собирать свое барахло, укладывая их в огромный бездонный ридикюль, приговаривая себе под нос:
– Тоска, скука, отчаяние, все это сожрёт тебя, если не избавиться от порчи.
– Что же… может мне, по-вашему, помочь?
– Секс,