есный,
Лежит, протянув рукава.
Чуть свет – в рукавах перекличка синичья,
Безмолвия рушится лёд,
Здесь небо для всех не жалеет величья,
Здесь в небе дороги вразлёт.
Трава и деревья возносят моленья,
Рассвета дымится алтарь,
И старенький тополь стоит в отдаленье,
И в грудь себя бьёт, как мытарь.
«Самые прекрасные страницы…»
Самые прекрасные страницы
Я читаю ночи напролёт.
Засыпая, вижу сквозь ресницы
Как я попадаю в переплёт.
Как легко, легко неимоверно
Я скольжу по лунному лучу.
И герою из романа Верна
Я губами сонными шепчу:
«Капитан, нас обманул Негоро!
Сбился ночью с курса «Пилигрим»,
Меркнет свет, а это значит, скоро
Свет в моей душе померкнет с ним.
Скоро, скоро мрак возьмёт измором,
Город весь тенями прошерстит,
Вороном зловещим Невермором
В каждый дом хозяином влетит.
Напророчит он и мне потерю
На ночном последнем берегу,
Только я в рассвет грядущий верю,
На него надеюсь как могу.
Если я хоть раз увидел солнце,
Что прошло в душе по пустырю,
То у ночи и на самом донце
Буду ждать грядущую зарю».
Ой ты моя зорька-заряница!
Что же нынче утро ниспошлёт?
Самые прекрасные страницы
Я читаю ночи напролёт.
«Что ты, светик мой ласковый, робок…»
Что ты, светик мой ласковый, робок?
Что под сердцем огнём не горишь?
Что не ходишь с зарёю бок о бок,
А из мрака аукаешь лишь?
Я тебе, как заветному другу,
Показал где прозябло репьё.
Что ж ты, друг, не готовишь кольчугу?
Что ж ты, свет, не готовишь копьё?
Много нас по обочинам званых.
Так что, свет-пересвет, не робей!
Вон, как в тучах смеётся поганых
Беспощадной луны челубей.
«Проснёшься – тополь стал жар-птицей…»
Проснёшься – тополь стал жар-птицей!
Туманом даль заволокло.
Чуть слышно, с трауром в петлице,
Стучится бабочка в стекло.
Как сбросишь ночи рукавицу!
Как разохотится заря
От плевел отделять пшеницу
В росе на кромке сентября.
Увидишь верную примету
В природе, ставшей золотой:
Всё движется упрямо к свету —
Что ждёт за грозовой чертой.
«Жнецу хлебов и сорняков…»
Жнецу хлебов и сорняков,
Творцу соломы и огня,
Путей земных и облаков
Какое дело до меня?
Увидев ангела с серпом,
Вороны пали на жнивьё.
Я разорвал с земным пупом,
И тело рушится моё —
Последний зуб торчит во рту.
Но, чтоб я вовсе не истлел,
Он в сердце неба высоту
Штрихом одним запечатлел.
Ручей, тропинку, силуэт
Стоящей тучи грозово.
Из всей палитры выбрал свет
Художник сердца моего.
Случай
Кто в жизни хоть раз привечал побирушку,
Поймёт отчего, почему
Чужой человек облапошил старушку,
Что вынесла хлеба ему.
Стоит на пороге у ней участковый,
Укором стоит, недвижим,
И всё не втолкует он ей, бестолковой,
Что веры нет людям чужим.
Она, как ребёнок обиженный, плачет
И мелко трясёт головой:
«Ну как же, родимый? Ну как же иначе,
С бедой коль идут не впервой?».
Жмёт галстук служивому, словно ошейник.
Он скажет на это в сердцах:
«Какие же трогает струны мошенник
В доверчивых старых сердцах!
Теперь вот ищи твоего побирашку!».
Потом участковый