и, но решила вернуться, – в её голове родился образ, – пролетая над рожью, птица отметила для себя, что поле имело форму квадрата, а в её воображении оно вдруг представилось каким-то покосившимся, уходящим в какую-то перспективу, не то воздушную, не то линейную… Поле было скорей трапецией, решила птица, но чтобы окончательно удостовериться в увиденном на земле, махнула крылом и полетела обратно…
Ветка (Елизавета Ивановна) с Виктором-И-Устиновичем (не выговоришь) ночуют на даче, в старой деревенской избе, уже почти (почитай) поглощённой ненасытным городом – изба старая-престарая, но с верандой, пристроенной специально для художников хозяином этого участка земной поверхности.
Зима. Вечер. В тот момент, когда Виктор-Свет-Иустинович говорил о квадрате, превратившемся в уме птицы в трапецию, у жены сломался карандаш, она схватила заслонку от русской печки и стала что-то быстро и шумно по ней черкать – не то писать, не то рисовать, а Иустинычу послышалось, что вернулся с прогулки хозяйский кот.
Шум затих. Муж вышел на веранду.
На веранде довольно прохладно, но коту ничего…
Вот так, в общих чертах, мы, любезный читатель, положили с тобой начало настоящему манускрипту. Зима, метель, мел (пастель), печная заслонка, «мыльница» (мобильники со встроенными фотокамерами ещё не появились в свободной продаже). А накануне одному из супругов приснился сон с цитатой из Поученья Владимира Мономаха: «И тому подивимся, как птицы небесные из рая идут, и прежде всего в наши руки…»
Птицу нарисовал дядя Витя. Уже в городе. Подточил белый длинный карандаш фабрики им. Сакко и Ванцетти, вытянул из духовки газовой плиты противень, изобразил ржаное поле. Над полем – райскую птицу. Елизавета сказала, что птица больше походит на насекомое. А пшеничное поле – на супрематический квадрат.
Что ж, тоже неплохо; на зиму в рай улетают не только птицы, но и насекомые…
Утром жена ушла в театр (оперы и балета), а Виктор Иустинович сидел на больничном листе, никуда не пошёл. Походил по комнате, решил подремать. Вспомнил Пушкина.
Движенья нет, сказал мудрец брадатый.
Другой смолчал и стал пред ним ходить.
Сильнее бы не мог он возразить;
Хвалили все ответ замысловатый.
Но, господа, забавный случай сей
Другой пример на память мне приводит:
Ведь каждый день пред нами солнце ходит,
Однако прав упрямый Галилей.
В чём же он прав? – подумал Виктор Иустинович… Диоген ходит, движение есть, и стихотворение называется «Движение», в альманахе «Урания» опубликовано, в 1826 году, и солнце ходит, кружится, вращается, хотя это натуральный обман зрения, нас возвышающий обман.
Зенон заявил, что движения нет. Мудрец. Пушкин что говорит? «Он а адмире лё Синик…» – то бишь: «Восхищались циником, который стал ходить перед тем, кто отрицал движение. Солнце ежедневно совершает то же, что и Диоген, но никого не убеждает».
Солнце – никого не убеждает.
Философы Милетской школы называли истинную природу вещей словом «физис»… Направление письма в Древней Греции было сначала, как в семитских языках, справа налево, потом бустрофедон – первая строка – справа налево, вторая – слева направо и так далее – наконец слева направо.
Бустрофедон:
ФИЗИС – СИЗИФ…
Монофизиты – «моно» + «физис» – осуждённые (осУжденные) на четвёртом Вселенском соборе, уже\ещё – писали слева направо.
Сизиф, между прочим, был царь. Основатель Коринфа. «Соревнуясь в искусстве воровства с великим обманщиком Автоликом, Сизиф побеждает его.»
Искусство воровства. Было, оказывается, и такое… Была ли муза воровства?
Сизифу удалось заковать в цепи бога смерти Танатоса.
Бустрофедон:
ТАНАТОС – СОТАНАТ…
Что-то это напоминает…
Святой Иоанн Богослов диктует Прохору: «И увидел я Ангела, сходящего с небес, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Ангел взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет…» Апокалипсис. Ключ – у ангела.
Сизиф хитростью добивается, чтобы его отпустили из подземного царства на землю. Но в конце концов бывшего царя всё-таки запирают в преисподней,