Конопатчикова. Леонид Добычин

аметно поднялась и улизнула. – Боль в висках, – пробормотала на всякий случай, поднося к своей седеющей прическе руку, будто отдавая честь.

      Плелись страухи с вениками, подпоясанные полотенцами. Хрустел обледенелый снег. Темнело. Не блестя горели фонари.

      Звенел бубенчик: женотделка Малкина, погладывая на прохожих, ехала в командировку.

      Сидя на высоком табурете, инвалидка Кац, величественная, отпустила булку. Стрелочник трубил в рожок. Въезд на мост уходил в потемки, и оттуда, вспыхнув, приближалась искра. Обдало махоркой, с песней прошагали кавалеры:

      ветер воет, дождь идет,

      Пушкин бабу в лес ведет.

      Гудели паровозы. Дым подымался наискось и, освещенный снизу, желтелся. Из ворот, переговариваясь, выходили Вдовкин и Березынькина: поклонились праху Капитанникова и были важны и торжественны.

      Конопатчикова с ними кое-где встречалась. Она остановилась и приветливо сказала: – Здравствуйте.

      Негромко разговаривали и печально улыбались: Конопатчикова в шерстяном берете с кисточкой, Вдовкин, плечистый и сморкающийся, и Березынькина, кроткая, с маленькой головкой. Раздался первый удар в колокол. Примолкли и, задумавшиеся, подняли глаза. Вверху светились звезды.

      – Жизнь проходит, – вздохнул Вдовкин и прочел стишок:

      так жизнь молодая

      проходит бесследно.

      Дамы были тронуты. Он чиркнул зажигалкой. Осветился круглый нос, и в темноте затлел кончик папиросы.

      Сговорились вечером пойти на стружечный.

      2

      «Машинистка Колотовкина, – поглядывая на часы, сидела Конопатчикова за губернской газетой, – пассивна и материально обеспечена.

      зачем писать ей на машине?

      может играть на пианине».

      Зашаркали в сенях калоши. Постучались Вдовкин и Березынькина.

      Похвалили комнату и осмотрели абажур «Швейцария» и карты с золотым обрезом. Тузы были с картинками: «Ль эглиз дэз Энвалид», «Статю дэ Анри Катр».[1]