ся, мы давно знакомы, и врач он опытный, и не очерствела, оказывается, его душа, ему правда больно. Тяжелая работа говорить такие вещи.
– Окончательный диагноз ставит только гистология… Да может там ничего и нет, – он вскидывает голову, он волнуется, ему хочется, очень хочется, чтобы все было хорошо. – Как можно скорее надо оперировать.
Бесконечно долгие две недели я собираю анализы и справки. Две недели ада, настоящего ада. Я почти не ем, мне некогда, да я и не могу, это очень-очень страшно так жить. Минус 270 по Цельсию внутри меня, только так можно мгновенно не умереть. Я худею каждый день на два кило, это только подтверждает мой диагноз. Я ни о чем не думаю. В минуты, когда я останавливаюсь хоть на секунду, закрываю глаза и вдруг вижу своё будущее – я не могу дышать, я не могу плакать, не могу идти.
Я не сплю. Этот холодный, медленный, ночной взгляд смерти. Днем он сеет панику, а ночью как будто Вечность рассматривает тебя на прилавке, неторопливо, основательно, примеряясь на предмет покупки.
И всё это время я одна, я совершенно одна.
Вот уже полгода я живу одна, это такая договорная изоляция между мной, моим мужем и моим… но вот кто он мне? Он ведь тоже муж, время, проведенное с ним, конечно, меньшее, чем с первым, но достаточно долгое. Он живет в другой стране, (я синхронный переводчик, и когда работаю там, я подолгу живу с ним), и длится это уже восемь лет, у нас серьезные отношения. Мы ждали, когда вырастет мой сын и уедет учиться, тогда между нами и должно быть всё определено. И вот это время настало, сын уехал, а я не могу ни на что решиться, и я взяла год одиночества и изоляции от обоих для принятия решения. И поэтому я одна.
Я одна. Никто ничего не знает, я никому не сказала, я никогда не ищу сочувствия, со своими эмоциями я справляюсь сама. На всем белом свете только им двоим я озвучила этот диагноз. Знает мой муж Андрей, знает Ханс. Да. Знают двое, они мои самые близкие люди. Да. И никто из них не приехал ко мне, чтобы пройти со мной через ад!
Конечно, мы же договорились, и я ответила им: «Да, конечно справлюсь»…. Ну, Андрей хоть в обиде, ну пусть; но мы же не просто формальные супруги, мы же ещё и близкие люди, мы прожили двадцать шесть лет вместе – и где они, эти годы? Да, он звонит, он спрашивает, он как бы рядом, долг как бы исполнен. Но Ханс… честно говоря, то, что Ханс не приехал, это неожиданно для меня, именно к нему я собиралась уходить… и виза у него есть… я считала, у нас любовь. Я думаю о том, что умри я сейчас, и им обоим будет хорошо, ведь никто из них не проиграет: их соревнование им важнее моей боли, моего адского страха. Почему им меня не жалко? Разве любовь – это не жалость в первую очередь? Мне очень-очень плохо, я закрываю глаза.
– Всё, всё хорошо, – похлопывает меня по руке хирург, я пытаюсь очнуться, но ещё ничего не вижу.
– Операция прошла хорошо, мы вытащили твою опухоль, такая, знаешь, дуля, с куриное яйцо, – он доволен, он смеется, он счастлив, – и знаешь, она не похожа на злой диагноз, это добро, добро, всё, всё поза- ди. Всё хорошо. Спи, спи, пару часов пробудешь здесь.
Мне повезло. Я осталась на этом берегу.
Мой муж, Андрей Ильич
Глава, в которой мы откроем дверь в мое рабочее утро, я с радостью возвращаюсь на работу. Наши утренние свежие приветственные слияния и течения по лифтам и коридорам в свои кабинеты, как восходящие живительные потоки для моего настроения
– Рад тебя видеть, все хорошо, как я и говорил, – Андрей пытается меня обнять. Я уклоняюсь.
Андрей зашел за мной следом в мой кабинет, и это наша первая встреча с Андреем после больницы, с мягкой улыбкой, но молча, не отвечая на его приветствие, я раздеваюсь, а Андрей виновато старается не смотреть мне в глаза.
– Юрий Иванович тебя вызывал, но он будет после обеда, – голос Андрея томный, взгляд с поволокой, так он пытается растопить мой лёд. – Тебя, кажется, в командировку отправляют, точнее не знаю.
Я молчу, поглядываю на него, но молчу.
Он ведет меня к окну, у окна, видимо, романтичнее, берет меня за руку и пытается уравнять нашу вину:
– Тебе, подруга, в свете новых событий придется завязать с Хансом, сама знаешь почему. Наше ведомство…
Андрей должен получить должность начальника нашего отдела, Юрия Ивановича, а в нашей карьере мы с ним как альпинисты в одной связке; всегда, но не сейчас, не в эту минуту. Взглядом я пресекаю этот разговор. «Хорошо, хорошо», – отступая, тоже взглядом, соглашается Андрей. Меняя тему, он теперь виновато смотрит поверх моей головы и покаянно начинает:
– Но это ещё не всё, – Андрей ласково берет меня под руку. – Послушай, у меня к тебе деликатное дело.
Слишком ласково. Я догадываюсь – это опять про его очередную любовницу, искоса бросаю на него острый взгляд. Он картинно отводит глаза, этим и признает вину, и извиняется: видимо, дело очень срочное, собственно, поэтому он меня и дожидался. Да, мне горько поверх горького.
– Да-да, опять. Последний раз, – подтверждая, он понижает голос. – Сама понимаешь в новых условиях это больше