мая, что вряд ли уже сегодня вернусь сюда, а завтра утром буду искать их у себя, на мужской половине.
Как и все прошлые разы, когда я входил на женскую половину, меня охватил затаенный детский восторг. Здесь пахло пряностями, здесь было ощущение моего чужого детства. Как и все мальчики моего круга, после рождения я жил на женской половине до двух лет, в общей детской, после чего отец и дядья забрали меня на мужскую, выделив отдельную комнату.
Это стало изгнанием из рая. Но воспоминания о том рае, ушедшие глубоко в донные отложения памяти, в такие вот моменты выплевывали пузыри с неясными фрагментами чего-то теплого, яркого и безмятежного – когда никто ничего от тебя не ждет, не требует, а ты просто живешь в окружении любящих людей.
– ДавайБыстроМнеЗавтраРано. – Айранэ прямо при мне сбросила халат, обнажаясь полностью – небольшие грудки, острые ключицы, – словно не понимала, как меня волнует.
Впрочем, наверняка не понимала. Момент наготы был краток – едва скинув халат, она сразу же надела длинную шелковую рубашку для исполнения супружеского долга и лицом вниз легла на кровать.
Постели на женской половине – это гигантские мягкие конгломераты разной мебели. Кушетки, кровати и диваны, образующие условно ровное пространство, выгибающееся то тут, то там спинками, с редкими провалами до самого пола, с горами подушек и пуфиков.
В моменты гормональных кризисов женщины ищут позу, в которой не так больно, и подобные ложа помогают в этом. Когда кто-то из старших женщин умирает, молодые, выждав положенный срок, растаскивают себе эти постели: с одной стороны, в этом есть преемственность клана, с другой – старшие женщины, как правило, прожили долгую и насыщенную жизнь, они кое-что понимают в комфорте, и среди элементов их ложа можно найти действительно удобные.
Обычно супружеский долг мы отдавали друг другу в «общей» комнате, с нормальной двуспальной кроватью, но сегодня Айранэ была уверена, что я провинился, задержавшись в командировке, и вроде как наказывала меня, заставляя выполнять предписание на ее территории, там, где ей наиболее удобно.
Но для меня это был волнующий, волшебный опыт, который будоражил, вытаскивая из бездны давно утерянные воспоминания.
Я скинул пиджак, брюки, сорочку – не медля, но и не слишком торопясь. Возбуждение постепенно накрывало меня, и на этот раз оно было необычным.
Положив руки ей на спину, я медленно повел вверх, комкая рубашку. Встав на колени на постель с ней рядом, лишь на мгновенье отнял руки, а затем надавил снова.
Айранэ – моя жена – поежилась. Я видел в свете ночника – опять же, не выключила – наказывает? Или так торопится? – как на ее шее выступили мурашки; убрал руку и медленно прикусил ее загривок.
А затем, не разжимая зубов, поводил ее головой вправо и влево, демонстрируя, кто здесь главный.
Айранэ слегка взбрыкнула – мол, что ты тут устроил? Но мне было плевать, меня уже несло. Не выпуская ее загривок и придерживая рукой подмышками – чтобы не было по-настоящему больно, – я перетащил ее вглубь кровати, выискивая более-менее ровное место.
Затем перевернул ее на спину и провел лицом по шелку рубашки вниз, от шеи до лона, а затем вверх, вдыхая запах, ощущая скольжение плоти, разделенной шелком.
Подхватив ее на руки, приподнял над кроватью, уронил обратно и начал мять, как плотное тесто, всю, целиком, не фиксируясь на деталях.
Я не вполне контролировал себя: это был мужской транс. Тот самый, который охватывает целые полки на поле боя. Тот, в который вводили ритмичным стуком барабаны на фабриках и галерах.
Транс, который отключает в тебе личность, но выводит изнутри память предков, позволяющую выжить и не сойти с ума в любых условиях.
Для нашего круга мужской транс – это нечто постыдное, атавизм. Нас с детства учат распознавать его признаки и купировать. Контроль – постоянный, непрерывный, адский контроль над своими мыслями и телом.
Но сейчас я чувствовал, как вхожу в это состояние, и не хотел его прерывать. Я оказался слишком уставшим, я чересчур глубоко вошел в собственные чувства и воспоминания, чтобы попытка прервать транс осталась без последствий.
Айранэ перестала сопротивляться, расслабилась и отдалась моим рукам, губам и языку как наводнению, и через некоторое время, когда я вошел в нее, почувствовал: сейчас.
Словно два путника, поднимающиеся к вершине, достигают пика и обнимаются, становясь единым целым, причем не только друг с другом, но и с самой этой горой, скалой, твердью, а потом рассыпаются горстью камней, превращающихся от накала чувств в лаву.
На короткое время я перестал ощущать себя, растворившись в Айранэ. Когда открыл глаза, она уже спала. Черты ее лица оказались неожиданно острыми. В обычной жизни эта острота скрадывалась мимикой. Сейчас же ее лицо выглядело серьезно и трогательно, как у ребенка, узнавшего о том, что все мы смертны.
Неожиданно для себя я поцеловал ее в щеку, встал с постели, собрал свои вещи и прямо как был, обнаженным, прошел на мужскую половину, к счастью не встретив по пути никого из семьи и домочадцев.
Родная