спел обрадовать своих родителей. Но, при этом, мне не хотелось возвращаться домой сегодня.
Санёк Воропаев устраивал пьянку у себя на квартире, и я не мог не пойти. Бухло меня привлекало. Я не мог не пить, я не мог сказать нет. В кармане оставались последние пять соток, на эти деньги мною куплены две бутылки водки и больше ничего.
Я двинулся в путь. Люди в метро меня угнетали. Они всё время угнетают – у них слишком несчастный вид, чтобы быть настоящими. Учеба, работа, дом. Вечный водоворот. У всех жизнь однотипна. Я не хочу погибнуть в этой однотипности.
Я – поэт. Хотя это, наверное, громкое заявление. По большей части, я – алкоголик. Все стихи были написаны не на трезвую голову. В них много пошлости, нелепости и грубости. Для разграничения реальной жизни и творчества, я придумал псевдоним, который оказался отражением моей действительности. Когда я сочинял, я не был Сергеем Серёгиным, я становился Славой Небритым.
Мне нужно было ехать с одного конца города в другой, чтобы скоротать досуг, я начинал лакать пиво. Гнусный, соленый напиток, но во время жары самоё то.
Все уже были там. Дверь мне открыл Санёк Воропаев.
– Здорово, Саня! Куда бухло можно поставить?
– Пойдем на кухню. Там уже все собрались.
За огромным столом сидело человек десять. Большинство лиц мне были знакомы. Девок было больше чем пацанов, но, меня это не смущало.
– Знакомьтесь, кто не знаком. Талант нашего вуза, неофициальная звезда – Сергей Серёгин или ты уже Небритый?
– Захвалил, ты, меня, Санек. Слава Небритый – мой псевдоним, не более.
– А, прочитайте, что-нибудь из своего.
Это сказала девушка, которая сидела в отдалении от всех. Посмотрев на неё, я понял, что пропал. Нет, в ней не было чего-то выдающегося. Но я чувствовал душевное тепло, исходившее от нее.
Её звали Оксаной. Она была студенткой юридического факультета.
Я встал в позу. Хотя мне казалось, что в позу. На самом деле, я был жалок. Моя сутуловатая фигура просто возвышалась за обеденным столом. Но вот я начал читать:
«Всё тут просто и понятно.
Люди, нахуй, охуели.
Охуели, адекватно.
Сели на спину
И, хуй, ли?
Чем обязан,
Вы скажите?
Помогать?
Нет, бля, увольте.
Вы же, сука, тунеядцы.
Мозги только всем ебёте.
То не этак,
То не так.
Жизнь – вообще сплошной косяк.
Ныть, пожалуйста,
Не нойте.
Выносите другим мозги.
Славу больше не ебите,
Не в прямом, не в переносном
Смысле слов,
Текущем в реку.
Может будешь ты с бомжами
По утрам, бля, тусоваться?
Хуй ли, ноешь?
Жизнь прекрасна.
Адекватна и красива.
Собирай на воле банки.
Не проси, не тряси ксивой.
А, мне, похуй, что ты в Думе.
А, мне, похуй, кто твой папа.
Я, блять, Слава,
Не просил и не прошу.
Сам решаю, сам сужу.
Если ты, бля, слабый духом,
То, зачем, вообще рождался.
Не проси в ночи, совета.
Я ведь просто заебался.
Много мата?
Извините.
Охуели просто люди.
Сидят сорок лет на шее,
И хуйню всем лепят в уши»
Раздались жидкие аплодисменты. Оксана спросила меня: – У вас все стихотворения с матом?
– Почему же все? Некоторые. Просто порой душа требует грязной действительности.
Водка по-тихому начала разливаться по стаканам. Все глушили водку, заедая огурцами. И не было различий между полами. Я сел рядом с Оксаной. Я чувствовал в ней родственную душу. Хотя пьяным, я ко всем девушкам испытывал какое-то патологическое влечение. Страсть, которая однажды, поглотит меня. Но в те времена я мало о чем думал. Как бы бухнуть и не блевануть, вот все мысли.
Вечер двигался, краски менялись. Люди приходили и уходили. Настало время, когда все ушли подышать на балкон, и в квартире остались мы вдвоём с Оксаной. Мы разговаривали об искусстве, жизни, о женщинах и мужчинах, алкоголе и нестабильности.
Точнее она разговаривала, а я нелепо лепетал. Я всегда был самым трезвым на всех пьянках. Но в этот раз всё было по-другому. Возможно, на меня так повлияло общество Оксаны.
Наши губы начинали сближаться и мы начали целоваться. Мы занимались бы этим продолжительное время, если бы не пришли люди.
Я не хотел с ней трахаться. Когда я пьяный, меня не особо хочется валяться в постели. Если я лягу, я усну.
– Знаешь, что, Оксана?
– Что?
– Твои