х аж пятки сверкали. – Грязный сапог поддел валяющийся на дороге шлем. – Вот, шапки свои растеряли! Кому надо под котелок?
Идущий в конце строя офицер нахмурился:
– Рядовой Ломакин, вернуться в строй! Наступление не закончено, враг в опасной близости. Не терять бдительности.
Гринька оторвал недоуменный взгляд от очередного двора, кинулся поближе к ротному, молодому лейтенанту Осипчуку:
– Товарищ командир, а где все-то? Народ где?
Со всех сторон раздались смешки старших товарищей-пехотинцев:
– Ишь ты, Григорий, оркестр тебе, может, надоть?
– Ломакин, так и скажи, что высматриваешь девчат красивых вперед всех!
– Ты ж как черт грязный, Гришка, вот и разбежались от тебя подальше!
– Чего-о-о? – обиженно протянул Ломакин, одернул форму, покрытую слоем пыли, размазал рукавом по лицу пороховую черноту. – Мне бы только умыться – и буду настоящий воин! Победитель!
Его товарищи не смогли сдержать улыбки. Они действительно были победителями: в составе дивизии их рота только что освободила квадрат, который был долго оккупирован армией вермахта; бой шел долго, перестрелка началась с рассветом, а стихла лишь ближе к вечеру. Враг долго сопротивлялся, но советские бойцы упрямо метр за метром шли вперед. Наконец, к вечеру офицеры вермахта дрогнули, перекрестный огонь стал одиночным, а потом и вовсе стих: немцы отступили. Победители вошли в деревню, рядом с которой шло многочасовое изматывающее столкновение.
Красноармейцы, едва живые от усталости, с черными пятнами гари на форме, грязными лицами, размеренно шли по улицам деревушки. Строй двигался без спешки, солдаты и офицеры были обессилены от жажды, голода, тяжелого наступления под вражескими пулями. Хотя всё же они переглядывались между собой, и неугомонный Гришка Ломакин вслух выразил общее недоумение: где все жители деревни?
В других освобожденных городках, поселках, аулах, часто разрушенных до руин, их мгновенно окружали местные. Люди благодарили, плакали, обнимали своих освободителей; каждый хотел прикоснуться к ним, чтобы удостовериться: это не сон, на оккупированную землю пришло освобождение от многолетнего кошмара войны. Солдат облепляли ребятишки, выискивая среди одинаковых фигур в грязной, окровавленной форме родное лицо отца, брата или деда; старики с тревогой расспрашивали о своих сыновьях, не видели ли их, не встречали ли во время боев; женщины робко протягивали скудное угощение – последние зерна залежалой пшеницы, лепешки из смеси коры и картофельной кожуры. Встреча победителей была всегда радостной и в то же время грустной, полной боли за тех, кто не дожил до радостного дня такой долгожданной победы.
Только не в этом поселке… Их никто не встречал, не высматривал осторожно из-за заборов или через закопченные стекла окошек, кто же идет по дороге между добротных изб.
Командир не выдержал и остановил свой отряд:
– Стой, смирно! Тихо слишком, не нравится мне это. Надо проверить дома, вдруг там немцы засаду приготовили.
Бойцы послушно остановились, настороженно принялись озираться по сторонам, высматривая, нет ли кого во дворах или в избах. Если прав лейтенант, то торчат они всей ротой прямо под прицелами германских стрелков. Осипчук охрипшим голосом приказал:
– Объединяемся по два человека и обыскиваем каждый дом. Вперед! Оружие наготове!
Бойцы сняли по его приказу мосинки, ППШ с ремней, выставили стволы перед собой, чтобы быть готовыми ответить на атаку германских сил.
Пожилой Митяй вместе с живчиком Гришкой двинулись первыми к большому зданию, которое было раньше, скорее всего, местной школой либо Домом культуры с библиотекой: большая площадка перед крыльцом, широкие окна, добротная крыша и просторный вход. Опытный солдат остановил юношу, который кинулся со всех ног к крыльцу:
– Тише, Гринька. Не торопись, надо подобраться сбоку.
– Да, дядь Митяй, сейчас флаг на крыше воткну – и все повылезут! – Радостного рядового не пугала тишина в населенном пункте. Он служил совсем недавно и еще не выучил одного из главных правил фронта: тишина всегда означает, что скоро начнется атака, шквальный огонь или бомбардировка. Поэтому шустрый Гришка ринулся с флагом наперевес к большому дереву, что росло у стены здания. Он не обращал внимания на крики пожилого товарища:
– Куда ты, сдай назад, пострел! А если фриц с винтовкой!
– Не робей, дядь Митяй. – Один ловкий прыжок – и кирзовые сапоги застучали по железной крыше. – Нет здесь немцев, давно бы уже стрелять начали! Боятся местные, не поняли еще, что свои пришли! Увидят красный флаг и сразу выскочат!
Красное полотнище взметнулось на ветру, потянулось алым шелком над крышей. А Гринька закричал во все горло, приставив черные ладони ко рту, словно рупор:
– Э-ге-ге-гей! Люди-и-и! Выходи! Победа! Красная армия победила! Немцев нет! Победа!
Внезапно крик его оборвался на полуслове, юноша захрипел и ткнул пальцем куда-то вдаль.
– Чего там? Немцы? Уходи вниз!
Опытный