Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах
долг – это скорее инстинкт. Вот показывают в кино, как матери отпихивали в Освенциме детей, чтобы спастись самим. Очевидно, что такое случалось. Но в девяноста девяти процентах матери шли за детьми, а дочери – за матерями. Вы пытаетесь навязать тем временам современную этику.
Ни в коем случае. Но мы считаем, что тогда тоже была какая-то этика, и хотим ее понять.
Была, но совсем иная.
Хорошо, какая? Не только инстинкт.
Разумеется, инстинкт, и только он. Убить того, кто тебя убивает, – вот и вся этика. Убить – и ничего больше.
Да, но до восстания, наверное, было иначе…
Чушь говоришь. Какое там «до восстания»! Возможности надо учитывать.
Вы хотите сказать, что все думали только об одном – как бы убить?
Конечно. Оставалось найти возможность, убить – дело нехитрое, главное, знать чем, как и когда. К тому же надо было понимать, что, если я, например, прикончу тебя, за это не убьют девять тысяч безоружных. Надо было, кроме прочего, действовать ответственно.
Но давайте вернемся назад. Вот началась война. Вы уже тогда понимали, что Холокост неминуем?
В 1939 году еще нет, а после 1941-го понимал.
Как складывалась ваша жизнь после начала войны?
Ничего особенного в ней не было.
Вы поддерживали связь с Бундом?
Конечно.
Расскажите, как это в те годы происходило?
Практика в данном случае не столь существенна. В 1939 году никому в голову прийти не могло, что в Польше уничтожат три с половиной миллиона евреев.
Да, но ведь уже шли разговоры о Хрустальной ночи в Третьем рейхе, о том, что случилось с евреями в Збоншине[18]…
В Збоншине никого не убили. Конечно, выгоняли, преследовали и тому подобное… Но, простите, во время погромов в предвоенной Польше убивали совершенно так же, как в Хрустальную ночь. В Пшитыке, в Радоме, во многих местах. Если посчитать, жертв будет столько же…
То есть притупилась бдительность?
Нет, не в том дело, что бдительность притупилась, но, детка, никому из нас в голову не приходило, что по чьей-то дури могут убить три миллиона человек. До 1939 года массовых убийств не было, никого в газовые камеры скопом не гнали. А когда стало известно про газ, все только смеялись: «Что они там рассказывают! Быть того не может!»
То есть никто не верил?
А ты поверишь, что тебя, красивую девушку, могут убить только за то, что ты такая красивая?
Как бундовцы понимали свою деятельность после 1939 года?
Так же, как прежде. Действовали на обеих сторонах – на арийской[19] и на еврейской.
Связи с арийской стороной у них были?
Были, конечно, до 1941 года очень тесные. Потом, когда построили стену, стало намного трудней. Но ни у кого, ни с той, ни с этой стороны, даже мысли не было, что могут запросто порешить пять тысяч варшавских евреев. Такое вообще предположить не могли, хотя Гитлер прямо писал об этом в «Mein Kampf».
На арийской стороне вы были связаны в основном с коммунистами?
С какими еще коммунистами? Что ты говоришь такое! Коммунистов тогда вообще