сти были лишь тонкими линиями, прочерченными бледной тушью. Элиза вступала в обитель снов по хоженой-перехоженой дорожке и возвращалась с большими предосторожностями, чтобы яркий свет реальности не поломал нежные видения. Элиза доверяла этому источнику, как иные верят в числа; она настолько отточила искусство вспоминания, что могла увидеть лицо мисс Розы, склонившейся над коробкой из-под марсельского мыла, которая была ее первой колыбелькой.
– Элиза, ты не можешь этого помнить. Новорожденные – они как котята, у них нет ни чувств, ни памяти, – возражала мисс Роза в тех редких случаях, когда они поднимали эту тему.
И все-таки эта склонившаяся над ней женщина в платье цвета топаза и с трепещущими на ветру прядями волос запечатлелась в памяти Элизы, и никакого иного объяснения для этого образа она допустить не могла.
– В тебе, как и в нас, течет английская кровь, – сообщила мисс Роза, когда девочка достигла сознательного возраста. – Только члену британской общины могло прийти в голову положить тебя в корзинку у дверей Британской компании по импорту и экспорту. Этот человек наверняка знал о добром сердце моего братца Джереми и не сомневался, что он тебя заберет. В те времена мне очень хотелось завести ребеночка, и сам Господь вложил тебя в мои руки, дабы ты воспитывалась на прочной основе протестантской веры и английского языка.
– Ты – и англичанка? Даже и не мечтай, девочка, у тебя такие же индейские волосы, как и у меня, – бурчала няня Фресия за спиной у хозяйки.
В доме происхождение Элизы было запретной темой, и девочка свыклась с этой тайной. Этот вопрос, как и другие деликатные темы, никогда не обсуждался в присутствии Розы и Джереми Соммерс, зато о нем шепотком судачили на кухне у няни Фресии, которая строго придерживалась версии с коробкой из-под мыла, между тем как история мисс Розы с годами обрастала все более красочными деталями, пока не превратилась в волшебную сказку. По словам мисс Розы, корзинка, найденная у дверей конторы, была изготовлена из самых тонких ивовых прутьев и проложена батистом, рубашечка на Элизе была вышита крестиком, простыни имели каемку из брюссельского кружева, а сверху еще лежало норковое одеяльце – такого изыска в Чили никогда не видели. Со временем к набору добавились шесть золотых монет, завернутые в шелковый платочек, и записка по-английски, в которой объяснялось, что девочка хотя и незаконнорожденная, но происходит из очень благородного семейства; однако ничего из этого Элизе так и не показали. Меха, монеты и записка преспокойно растворились в воздухе, и от ее происхождения не осталось и следа. И все-таки объяснение няни Фресии больше соответствовало ее воспоминаниям: однажды утром в конце лета они открыли дверь и обнаружили на пороге коробку, а в ней – голого младенца женского пола.
– Никаких там норковых одеялец и золотых монет. Я там была. Я помню. Ты дрожала, завернутая в мужской жилет, даже пеленку тебе не подложили, так что была ты вся обосранная. Соплячка, вся красная, как вареный рак, с пушком каштановых волос на макушке – вот чем ты была. Так что не обманывай себя, в принцессы ты не годишься, а если бы волосы у тебя тогда были такие же черные, как сейчас, хозяева вышвырнули бы ту коробку прямо на помойку. – Вот как рассказывала няня Фресия.
Все, по крайней мере, сходились в одном: девочка появилась в их жизни 15 марта 1832 года, через полтора года после переезда Соммерсов в Чили, поэтому было решено считать 15 марта ее днем рождения. Все прочее оставалось клубком противоречий, и Элиза в конце концов решила, что не стоит возвращаться к этой истории, потому что, какова бы ни была правда, изменить что-либо уже не представлялось возможным. Важно то, что человек делает в этом мире, а не как он в него попадает, – так она говорила Тао Цяню на протяжении многих лет их замечательной дружбы, но тот не соглашался: для него было невозможно представить собственное существование без длинной цепочки предков, не только определивших его физический и духовный облик, но и сформировавших его карму. Тао Цянь верил, что его судьба уже предначертана поступками предков, – вот почему он чувствовал своим долгом почитать их в ежедневных молитвах и бояться, когда они появлялись в призрачных одеждах и заявляли о своих правах. Тао Цянь мог назвать имена всех своих родственников вплоть до самых отдаленных и высокочтимых, умерших больше века назад. В те золотые времена он беспокоился лишь о том, чтобы вернуться в Китай и быть похороненным среди своих; в противном случае его душа будет обречена на вечные скитания по чужим краям. Элизу, конечно же, влекла история с чудесной корзиной – никто в здравом уме не согласится явиться на свет в коробке из-под мыла, – но любовь к истине мешала ей принять эту версию. Она прекрасно запомнила первые запахи своей жизни – а нюх у нее был как у собаки-ищейки: там пахло не чистотой батистовых простыней, а шерстью, мужским потом и табаком. А потом появилось мерзкое козье зловоние.
Элиза росла, глядя на Тихий океан с балкона особняка своих приемных родителей. Дом, уцепившийся за склон холма в порту Вальпараисо, стремился подражать стилю, модному в тогдашнем Лондоне, однако требования чилийского рельефа, климата и жизненного уклада внесли в проект существенные изменения, так что результат получился очень причудливый. Во внутреннем дворе множились и разрастались, как