Новая история Гулливера. Ирина Богданова

не понравился. Сознание постепенно возвращалось, но состояние было, как после общего наркоза или жёсткой попойки: голова казалась неподъемной, внутри неё, как будто навсегда поселилась тупая боль, в висках ощущался каждый толчок разгоняемой сердцем густой крови.

      Гулливер попытался приоткрыть глаза, но далось это с огромным трудом – веки были словно отлиты из чугуна, а дневной свет больно резанул по роговице, так что пришлось смотреть на окружавший мир сквозь узкую щель между век.

      – Смотрите, смотрите! Он, кажется, приходит в себя! – кто-то пронзительно и тоже пискляво завопил, и Гулливер почувствовал, как будто с его бедра спрыгнул кто-то почти невесомый.

      А когда к нему на грудь взобрался кто-то чуть потяжелее и начал говорить, Гулливер узнал голос, принадлежавший тому, кто рассуждал об уродстве здоровяков.

      Гулливеру наконец удалось открыть глаза, и он увидел, что на его груди взгромоздился человек! Вернее, человечек ростом не более десяти сантиметров, с поджарым загорелым телом, едва прикрытым в срамных местах юбкой из сухой травы, и неким подобием короны из ярких перьев на голове.

      «Вождь, наверное, – подумал Гулливер, – но вождь какого племени»?

      Тем временем «вождь» деловито прохаживался по грудной клетке Гулливера, всматривался в его лицо и снова неторопливо отходил подальше к самому животу. Казалось, он ведет про себя какие-то расчеты.

      Гулливер не без любопытства разглядывал человечка, когда тот подходил поближе. Ещё бы! Не каждый день встретишь настоящего представителя рода человеческого высотой со вставшую на задние лапки мышь, причем он такой здесь был явно не один.

      И тут на мозг Гулливера резко обрушился вопрос: «Где я?!..». Вопрос простой и ужасный одновременно, потому что ответа на него у Гулливера не нашлось.

      Он хотел было вскочить и оглядеться, но, к своему огромному удивлению, тело не послушалось, а голова разболелась ещё сильнее.

      В один момент все чувства вытеснил страх. Первобытный, ни с чем не сравнимый страх за свою жизнь, тяжёлым душным одеялом накрыл Гулливера, поглотил каждый нерв и, казалось, остановил время.

      Гулливер тяжело задышал и снова сделал попытку пошевелиться, но смог лишь немного приподнять пальцы рук. Вождь, заметивший это движение, мгновенно отдал кому-то приказ – Ещё!

      В ту же секунду два таких же маленьких, как и вождь, человечка подбежали к голове Гулливера и заткнули ему нос. Гулливер был беспомощен. Ему пришлось открыть рот, чтобы захватить порцию воздуха, а человечкам этого было достаточно, чтобы ловко влить ему в горло какую-то жижу.

      Гулливер поперхнулся и закашлялся, а через несколько секунд почувствовал, как сознание снова помутилось. В это же самое время еще один маленький дикарь стал у его головы и поджёг какую-то траву, дым от которой заставил Гулливера зажмуриться.

      Запах дыма от этой травы отдалённо напоминал запах марихуаны, которую Гулливер впервые попробовал в старших классах школы, при этом местная «травка» имела примесь аромата какой-то пряности. В других обстоятельствах Гулливеру бы даже, может, понравился эксперимент с местной дурманящей растительностью, но только не сейчас. Дым густо окутал Гулливера, и под его воздействием он окончательно впал в забытьё.

      Глубокий тяжёлый сон, в который Гулливера погрузили противная жижа и пряный дым, выдёргивал из его сознания обрывки воспоминаний.

      …Яркий солнечный день на палубе огромного красавца-лайнера «Эркюль», молодые стройные девушки в откровенных купальниках, потягивающие коктейли, пока их холеные тела покрывались загаром, что-то неспешно обсуждающие между собой состоятельные мужчины, престарелая наследница знаменитого рода русских князей-эмигрантов, в одиночестве листающая журнал мод, компания бизнесменов из Азии – все эти люди и ещё несколько сотен пассажиров, разместившихся на разных уровнях лайнера, наслаждались приятным круизом.

      Стоя на капитанском мостике, Гулливер испытывал особые чувства, ведь это был его первый рейс в качестве первого помощника капитана. Жизнь казалась Гулливеру широкой ровной дорогой, по которой он намерен был пройти, получая удовольствие от каждого шага.