ижкой.
Саркастический прохожий.
Генри Хиггинс, профессор фонетики.
Пикеринг, полковник.
Миссис Хиггинс, мать профессора Хиггинса.
Миссис Пирс, экономка Хиггинса.
Несколько человек в толпе.
Горничная.
Действие первое
Ковент-Гарден. Летний вечер. Дождь как из ведра. Со всех сторон отчаянный рев автомобильных сирен. Прохожие бегут к рынку и к церкви св. Павла, под портиком которой уже укрылось несколько человек, в том числе пожилая дама с дочерью, обе в вечерних туалетах. Все с досадой всматриваются в потоки дождя, и только один человек, стоящий спиной к остальным, по-видимому, совершенно поглощен какими-то отметками, которые он делает в записной книжке. Часы бьют четверть двенадцатого.
Дочь (стоит между двумя средними колоннами портика, ближе к левой). Я больше не могу, я вся продрогла. Куда девался Фредди? Полчаса прошло, а его все нет.
Мать (справа от дочери). Ну, уж не полчаса. Но все-таки пора бы ему привести такси.
Прохожий (справа от пожилой дамы). Это вы и не надейтесь, леди: сейчас ведь все из театров едут; раньше половины двенадцатого ему такси не достать.
Мать. Но нам необходимо такси. Не можем же мы стоять здесь до половины двенадцатого. Это просто возмутительно.
Прохожий. Да я-то тут при чем?
Дочь. Будь у Фредди хоть капля сообразительности, он взял бы такси у театра.
Мать. Чем он виноват, бедный мальчик?
Дочь. Другие ведь достают. Почему же он не может?
Со стороны Саутгемптон-стрит влетает Фредди и становится между ними, закрыв зонтик, с которого стекает вода. Это молодой человек лет двадцати; он во фраке, брюки у него внизу совершенно мокрые.
Дочь. Так и не достал такси?
Фредди. Нет нигде, хоть умри.
Мать. Ах, Фредди, неужели совсем, совсем нет? Ты, наверно, плохо искал.
Дочь. Безобразие. Уж не прикажешь ли нам самим идти за такси?
Фредди. Я же вам говорю, нигде ни одного нет. Дождь пошел так неожиданно, всех застигло врасплох, и все бросились к такси. Я прошел до самого Чэринг-кросс, а потом в другую сторону, почти до Ледгейт-цирка, и ни одного не встретил.
Мать. А на Трафальгар-сквер был?
Фредди. На Трафальгар-сквер тоже ни одного нет.
Дочь. А ты там был?
Фредди. Я был на Чэринг-кросском вокзале. Что ж ты хотела, чтоб я до Гаммерсмита маршировал под дождем?
Дочь. Нигде ты не был!
Мать. Правда, Фредди, ты как-то очень беспомощен. Ступай снова и без такси не возвращайся.
Фредди. Только зря вымокну до нитки.
Дочь. А что же нам делать? По-твоему, мы всю ночь должны простоять здесь, на ветру, чуть не нагишом? Это свинство, это эгоизм, это…
Фредди. Ну ладно, ладно, иду. (Раскрывает зонтик и бросается в сторону Стрэнда, но по дороге налетает на уличную цветочницу, торопящуюся укрыться от дождя, и вышибает у нее из рук корзину с цветами.)
В ту же секунду сверкает молния, и оглушительный раскат грома как бы аккомпанирует этому происшествию.
Цветочница. Куда прешь, Фредди! Возьми глаза в руки!
Фредди. Простите. (Убегает.)
Цветочница (подбирает цветы и укладывает их в корзинку). А еще образованный! Все фиалочки в грязь затоптал. (Усаживается на плинтус колонны справа от пожилой дамы и принимается отряхивать и расправлять цветы.)
Ее никак нельзя назвать привлекательной. Ей лет восемнадцать – двадцать, не больше. На ней черная соломенная шляпа, сильно пострадавшая на своем веку от лондонской пыли и копоти и едва ли знакомая со щеткой. Волосы ее какого-то мышиного цвета, не встречающегося в природе: тут явно необходимы вода и мыло. Порыжелое черное пальто, узкое в талии, едва доходит до колен; из-под него видна коричневая юбка и холщовый фартук. Башмаки, видно, также знали лучшие дни. Без сомнения, она по-своему чистоплотна, однако рядом с дамами решительно кажется замарашкой. Черты лица у нее недурны, но состояние кожи оставляет желать лучшего; кроме того, заметно, что она нуждается в услугах дантиста.
Мать. Позвольте, откуда вы знаете, что моего сына зовут Фредди?
Цветочница. А, так это ваш сын? Нечего сказать, хорошо вы его воспитали… Разве это дело? Раскидал у бедной девушки все цветы и смылся, как миленький! Теперь вот платите, мамаша!
Дочь. Мама, надеюсь, вы не сделаете ничего подобного. Еще недоставало!
Мать.