– и все они здесь, в моей голове! Лежа в тени дерева, слушая разговор природы: шелест листьев, пение птиц, копошение грызунов, я понимаю: тишина равносильна смерти. Ответ не приносит облегчения, а лишь запускает очередной виток мыслей.
Есть ли разница между тем, кто ничего не хочет, и тем, кто умер? Только ли биение сердца и рой мыслей отличают нас от мертвецов? Что насчет деревьев? Травы? Насекомых? Каша из вопросов в голове горька, словно сварена из полыни, а время лишь наслаивает их друг на друга. Однако небеса не спешат раскрывать свои тайны, и не важно, сколько раз я к ним обращаюсь.
Рядом неожиданно падает Рей – мой конь, рискуя переломать себе все ноги.
– Смотри, превратишься в колбасу! – Я приоткрываю левый глаз, но лишь на мгновение. Так жарко, душно, что он вновь закрывается сам по себе. И кто бы мог подумать, что в полдень солнце такое беспощадное?
Под боком раздается недовольное ржание. Если Рей вновь попытается откусить мне колено, я самолично пущу его на отбивные. Кто-то упрекнет меня в жестокости к лучшему другу, но этим сердобольным выскочкам я могу предложить провести с Реем пару дней, а уж про отвратительный характер, пожалуй, умолчу. Только мой отец и я каким-то чудом с ним поладили. Мое мнение – этот паршивец чересчур умен. Стоило кому-то обмолвиться рядом с его стойлом про скотобойни, как на следующий день Рей гарцевал так, словно собирался на выставку лошадей в Вашингтоне. Однако даже угроза стать чьим-то обедом не усмирила его в нужной мере. Ни моя сестра, ни братья не нашли к нему подход, а за глаза называют его посланником Сатаны. Шутка про то, что Рея запрягал в колесницу сам дьявол, а потом этот хитрый конь каким-то образом сбежал и очутился на нашем ранчо, – вторая по популярности среди работников. Чаще они шутят лишь про мою обкатку Рея. Ух и натерпелся я тогда: пережил пару сотен падений, не меньше! Но даже после всех наших веселых и не очень приключений, я рад, что Рея не пустили на мясо.
Кто знает, сколько бы я нежился в кленовой тени, если бы не его хвост, хлестнувший меня по лицу.
– Еще раз так сделаешь, и я отрежу твою метлу, а затем поставлю тебя в загон к пони на ярмарке! – Хотя кому я вру? Ни одна мать в своем уме не подпустит ребенка к Рею. – В следующий раз будешь киснуть в стойле. Все равно на своих двоих сюда добрался.
Снова недовольное ржание.
Я знаю, что не смогу долго отлынивать от работ в поле. Просто сейчас жаркий полдень, когда даже рабам положена передышка. Отец строг, но любит нас до беспамятства; хоть и может стукнуть по столу кулаком, однако все ранчо видит, как он ворочается с боку на бок под укоризненным взглядом совести. И все же близится час обеда.
Путь займет не меньше часа, а Рея я решил не седлать. В семнадцать лет я самонадеянно попытался прокатиться на нем без седла… Никогда так не делайте, если еще планируете пользоваться своей нижней частью тела. Братья сразу записали меня в евнухи, а сестра – в дураки.
Приоткрывая глаза, я нащупываю хвост Рея, сбрасываю с лица и щурюсь от ослепительного сияния. Черный как смоль, этот хвост лежал плотной завесой и превращал день в ночь. Я и забыл, насколько ярко светит солнце!
Я резко сажусь, распахивая глаза. Сколько раз я уже отдыхал под этим кленом? На этом холме? Не счесть. Этот уголок я люблю всем сердцем, его невозможно не любить. Да и вообще наши земли прекрасны. Трава, изумрудная, словно глаза матери в тусклом пламени свечи, простирается от моих босых ног до горизонта. Ветер пускает по ней волны, превращая изумруд в бушующий бирюзовый океан. Вот сейчас, сейчас я сделаю шаг и утону в перламутровой пучине молодой зелени. Редкие клены похожи на парусники; ветер не оставляет попыток сдвинуть их с места и иногда мне кажется, что они медленно поддаются натиску, чуть движутся. Облака фрегатами проносятся в небе и спасают от зноя, давая миру передышку. А меня настигает еще один извечный вопрос. Есть ли среди облаков близнецы, как мои братья? Или они не похожи друг на друга: свободны, легки и недосягаемы? Из года в год я пытался охватить все ранчо взглядом со своего холма-маяка, но тщетно: оно огромно. Наверное, здорово было бы обратиться в птицу и пронестись над нашей землей. Отсюда все кажется таким маленьким, а с высоты птичьего полета и подавно.
От этой мысли восторг неожиданно обращается страхом. Но Рей отвлекает меня, в очередной раз решив, что мои волосы – закуска не хуже луговых цветов.
– Пошел вон! – отмахиваюсь, повернувшись к нему.
Стоит признать, мое обращение с ним чересчур смелое. Вороной, с блестящей на солнце шерстью, Рей при желании мог бы откусить мне голову. Благо яблоки нравятся ему больше, вот только до какой поры – неизвестно. Я запускаю руку в его гриву и удивляюсь, как он, извалявшийся в траве и перешедший реку в брод, сохранил ее такой мягкой. Мои волосы, как говорит сестра, – куча палок, торчащих в стороны. А мне что, есть дело до своей прически? Нисколько. Рею пять лет, мне двадцать. Две головные боли, как называет нас отец. Он настолько верит в нашу дружбу, что раз за разом подчеркивает: «этому дьяволу» запрещено входить в дом. Но, конечно, я не настолько безумен, чтобы привести коня в комнату. А вот схватить подушку да одеяло и сорваться в ночь, к реке, – конечно! Будь моя воля – я бы соорудил