й чащобы на обочину лесной дороги, внимательно огляделся, чутко пронюхал воздух и окутался пеленою зыбкого марева.
Когда пелена марева рассеялась, на том месте, где только что был медведь, грузно топтался тяжеловесный немолодой мужик, высокий, кряжистый, бородатый.
Дорога была пустынной, но когда мужик дошёл до большого замшелого камня, перед которым она распадалась на два «рукава», перед ним, как из-под земли, возникли два разбойника с тяжёлыми дубинами в руках. За спиной мужика раздался оглушительный свист.
Обернувшись на этот свист, мужик увидел ещё двух разбойников с дубинами.
Все четверо разбойников медленно и зловеще стали надвигаться на путника, беря его в плотное кольцо.
Самый крупный из разбойников певуче и притворно жалобно прогундел:
«Мил человек! Подай сирым и убогим на скудное пропитание…»
Физиономии у разбойников были сытые, на них блуждало выражение наглости, звероватости и насмешливой глумливости. Им нравилась их игра с одиноким, безоружным путником. Они угрожающе помахивали дубинами и кривили губы в хищнических ухмылках.
«С паршивой овцы – хоть шерсти клок», – читалось в их требовательных взглядах.
Но не «паршивой овцой» оказался тот одинокий путник. Он окутался пеленою зыбкого марева, а когда марево рассеялось, там, где он стоял, появились четыре матёрых секача, каждый из которых застыл перед ближайшим к нему разбойником. Глаза у кабанов были налиты кровью, что указывало на приступ бешеной ярости и готовность к атакующему рывку.
Такая встреча с диким кабаном – это неминуемая смерть.
Дубиной от такого зверя не отмахнуться, бегством от него не спастись.
Разбойники выронили дубины и стали медленно пятиться.
Кабаны выжидали, раскаляясь от кипевшей в них ярости.
Что было дальше разбойники вспомнить потом не могли. Они простояли в бессознательном оцепенении до тех пор, пока дорога вновь не опустела.
Откуда вдруг появились и куда исчезли секачи?
Куда делся тот путник, с которого они хотели бы содрать «хоть шерсти клок»?
На рыночной площади цыгане развлекали зевак номерами с огромным ручным медведем.
Зеваки обступали зверя со всех сторон и галдели, указывая на косолапого монстра пальцами:
– Смотри-ка, какой огромный!
– А вид у него добродушный!
– Вид у него обманчивый: медведь не собака, морду от сердитости не оскаливает. Он, если разозлится, мазнёт тебя лапой по башке – из тебя и дух вон. А вид у него в это время будет всё такой же добродушный.
В кабаке неподалёку от рыночной площади тоже шло веселье: там гуляли возвращавшиеся с ярмарки купцы. Гуляли по-купечески широко, залихватски.
– Эй! Кабатчик! Водки на всех!! Угощаю!!! – буйствовал захмелевший купец, высокий, осанистый, толстопузый.
Он обходил всех посетителей кабака, как милостивый царь обходит своих верноподданных на пиру в его честь, проверяя, все ли сыты-пьяны. И всюду слышал он тосты и хвалу ему, всюду его «царственному» взору отвечали восторженно-умиленные взгляды.
И вдруг взор его споткнулся о немолодого мужика, тяжеловесного, высокого, кряжистого, бородатого. Он не сливался с общей биомассой веселящихся в хмельном угаре «верноподданных». Сидел спокойно, как скалистый утёс среди разгулявшихся морских волн, смотрел на удивлённо застывшего перед ним «милостивого царя» твёрдым, независимым взглядом.
– А ты, приятель, почему не пьёшь вместе со всеми за мой счёт? – набычился купец.
– Потому, что я пью всегда только за свой счёт и никогда иначе, – спокойно ответил мужик.
– Ну нет, голубчик, сейчас ты будешь пить за мой счёт! – взвинтился купец. – Эй! Кабатчик!! Пришли сюда рюмку водки!!!
В ту же минуту с рюмкой водки на подносе к купцу подбежал половой:
– Извольте, Ваши милость! Мы для Вас завсегда…
– Ему поднеси! – указал купец на мужика твёрдого, как «скалистый утёс».
Мужик положил деньги на поднос, взял рюмку и выпил.
– Да ты никак брезгуешь моей щедростью?! – взревел купец.
– Вовсе нет. Я своею щедростью горжусь, – спокойно возразил ему упрямец.
Лицо у упрямца оставалось добродушным, как у медведя, который не как собака: морду, осердившись, не оскаливает.
– Да я тебе за твоё ко мне неуважение! – купец вывел свой могучий кулак на широкий замах и… свалился от удара упрямца, который всё с тем же добродушным видом, как медведь лапой, мазнул купца открытой ладонью по голове. Потихоньку мазнул, в четверть силы, и купец свалился не замертво, а в глубоком нокауте.
Среди «верноподданных» купца мгновенно поднялся переполох:
– Да это супостат!
– Хватайте его!