p>the US Library of Congress
1124
Глава 1. Холодные Озера. Семь граней летнего утра
1
В сумрачном тесном коридоре все дребезжало и громыхало, как в старой консервной банке с остатками какого-то барахла. Несло горелым маслом и пылью. Сомкнутую линию откидных металлических сидений рядом, на которых, надо думать, в другое время смирно восседал дрессированный прайд тяжеловооруженных рослых гоплитов, занимал сейчас обрез пыльного шланга над оборванной проводкой. Под сиденьями тускло желтела горсть стреляных автоматных гильз. Гоплиты, наверное, тоже сидели, все уставившись в одну точку и в ожидании работы пережевывая про себя пару своих нехитрых мыслей. Все это выглядело давно забытым, лежалым и пошлым, как коробка последних новостей. Логическими экскурсиями на тему куда катится этот мир здесь точно не занимались.
Перед сиденьями громоздил один свой неподъемный сустав на другой агрегат, напоминавший опорную установку крупнокалиберного пулемета. Пулемет нависал тут, должно быть, черный, масляно поблескивавший, уверенно отсвечивавший, невероятно тяжелый и неповоротливый, с полным боекомплектом увесистых округлозубых патронов, с удобной грифленой рукоятью, его с большим трудом втиснутый в отсек ствол все время упирался ребристым бубликом дульного тормоза в створки бортового люка, предназначенного с натугой распахивать и строчить на полном скаку. С тем же успехом, впрочем, это могло быть опорной установкой телескопа для ближайшей обсерватории.
Было холодно. Пыльный клепаный пол то и дело куда-то проваливался, сердце, обрываясь, проваливалось вслед за ним, и в животе сразу начинало знакомо и противно сквозить. На каждой встречной яме плоское до икоты холодное гладкое седалище било по заду, перед носом, нагнетая атмосферу, беспокойно прыгал ремень карабина. Он вздрагивал под потолком на стальном тросике, и в такт ему вздрагивал весь коридор. За стоявшим в ушах нескончаемым ревущим монотонным гулом все время казалось, что кто-то рядом, еще неразличимый, срывая голос, дергаясь лицом и теряя последние остатки самообладания, пытается докричаться, а где-то тянет и тянет жилы надрывная симфоническая партия. Из-за спинки кресла впереди дальше в приоткрытую дверцу высунулся незнакомый шеф и показал растопыренную пятерню. Ноги отяжелели сразу, от пяток до поясницы. Полусонно помигивавший до того всю дорогу Гонгора напрягся, сделав хороший вдох. Он сидел, прижав затылок к стене, заставляя себя дышать глубоко и спокойно, потом поднялся и осторожно, придерживаясь рукой за выступавшие ребра ближайшей стенки, прошел по клепаному полу к люку. Пол качался из стороны в сторону, всё, что висело в коридоре, качалось вместе с ним. Тяжелый люк с натугой ушел в сторону, оставляя после себя ничем не прикрытую пустоту, и в провонявший химией сумрак ворвался ослепительный поток света и ледяного воздуха.
Едва прикрытый снегом, мимо медленно проплывал широкий отвес скалистого выступа. Под ногами, на самом дне бездны далеко внизу за легкой дымкой двигались неровные тревожные тени. Они прыгали через завалы камней, проскальзывали сквозь горные трещины и исчезали в подшерстке леса. От этого воображение приходило в отчаянье. Оно билось в истерике, начиная с момента первого щелчка карабина.
Стывшее перед глазами безмолвное видение опасного дикого зверя, настигнутого грохочущей тенью, исчезло. Его задернула завеса из слепящих небес, камней и грохота, в последний раз дрогнув, оно ушло, тускнея неясным силуэтом бесполезного сожаления. Чужая закоченевшая боль лежала на снегу пятнами черных раздавленных ягод, и смертельно раненному волку оставалось только молча стоять и смотреть, как весь сияющий мир вокруг неторопливо накрывает собой одна огромная тень. Он больше не делал попыток спрятаться, укрыться от нее на ровном почти бесконечном белом пространстве, вспарывая собой гребни девственно чистых барханов, скачками по прямой уходя по синим сугробам к далекому остывшему пятнышку солнца, роняя на снег черные капли и все чаще заваливаясь на один бок, запрокидывая голову и пытаясь дотянуться, клыками достать залитое кровью бедро. Но сил на это уже не было…
Наверное, он тоже был в чем-то жесток. Опасен и по-своему умен. Таковы правила игры. Наверное, в нем тоже жили свои представления о том, что будет после него, – о том холодном, диком, живом, что теперь покидало его, неуловимо, не оглядываясь, уходило вперед без него и которое ему никогда уже не догнать. Он тоже, наверное, остро и по-своему, очень по-своему понимал добро, этот умный и дикий зверь, которого здесь никто никогда не сможет понять до конца. Возможно даже, что ничего этого не было, ничего он там не старался понимать, а просто действовал так, потому что жил, но помимо непереносимой боли – теперь у него была возможность это почувствовать – его касалось что-то еще. То, с чем он не смог бы совместить себя и свое представление о том, что будет после него, ни при каких обстоятельствах. День для пилотов выдался удачный. Удовольствие, правда, было неполным, застреленного волка – или не застреленного, может, раненного только – так и не нашли. Со стороны взгорья имелось множество прикрытых снегом глубоких трещин.
Гонгора хорошо помнил, как это смотрелось со стороны. Некогда