шие до этого мир, исчезли навсегда.
Только покой и тишина, нарушаемая время от времени посвистыванием синиц и шуршанием листвы, охваченной ярким нетерпением осенних красок.
Возвращаясь в коттеджный посёлок из города, детектив Морис Миндаугас остановил машину недалеко от старой кленовой рощи, ему захотелось вдохнуть полной грудью древесный аромат столетних деревьев и вообще побыть одному вдалеке от шума и бури человеческих чувств и эмоций.
Хотя, по правде говоря, эти эмоции бушевали в его собственной душе.
Причиной душевного разлада, конечно же, была Мирослава Волгина, владелица детективного агентства «Мирослава», в котором он работал, и, как он смел думать, его будущая жена.
Впрочем, думать он мог всё что угодно. Сама Мирослава, несмотря на то, что знала о его любви и сама была неравнодушна к нему (по крайней мере, он верил в это), замуж за него выходить не собиралась по той простой причине, что узами Гименея она не желала связывать себя ни с кем.
Морис же, в свою очередь, не желал занимать вакантное место фаворита с туманными перспективами на будущее.
Так они и жили под одной крышей, больше чем друзья и коллеги и ничуть не любовники.
Друг детства Мирославы Шура, он же следователь Александр Романович Наполеонов, не раз бросал Морису в сердцах:
– Сошлись бы вы уже, что ли. Что ты из себя красную девицу строишь!
Миндаугас в ответ одаривал его холодным взглядом.
Наполеонов всплёскивал руками, точно прачка из старого советского фильма:
– Это в тебе твоя аристократическая смесь говорит!
Морис уже устал вдалбливать в голову друга, что его мама – преподаватель французского языка, а отец – капитан рыболовецкого судна, Наполеонов продолжал числить его потомком литовских князей.
Миндаугас положил руку на буровато-серую растрескивающуюся кору одного из клёнов, ласково провёл по стволу сверху вниз, с наслаждением ощущая ладонью каждую шероховатость, потом поднял голову и посмотрел на раскидистую крону, купающуюся в небесной сини.
Он невольно вспомнил о том, что стихией клёна считается воздух. В египетской мифологии клёну покровительствовал сам бог природы Осирис, который, если верить мифу, отдал ему частичку своей души. И с тех самых времён клён делился этим даром с людьми для того, чтобы не прерывалась связь человека с природой.
«Интересно, – подумал Морис, – помогло это человеку или природе?»
Ответа на этот вопрос у него не было. Хотя природе дар Осириса навряд ли помог. А вот человеку… Зависит, какому именно. Ему, как он почувствовал, клён помог восстановить душевное равновесие, он вновь почувствовал уверенность в том, что сумеет рано или поздно растопить упрямство Мирославы своей искренней и преданной любовью.
– Спасибо тебе, кленовая роща, – тихо проговорил Морис вслух.
Он посмотрел на красивые кленовые листья, устилавшие ещё не успевшую полностью просохнуть от влаги ночного дождя землю, поднял несколько из них, самых ярких и упругих, и, вернувшись к дороге, сел в машину и продолжил свой путь.
У ворот его встретил красивый пушистый кот Дон. Чёрная шелковистая шерсть кота искрилась на солнце.
– У-р-р, – приветливо проурчало животное.
– Я тоже рад тебя видеть, – ответил Морис, поставив машину в гараж. – И где же хозяйка? – спросил он.
Кот вильнул хвостом.
– Понятно, ты знаешь, где она, но мне не скажешь.
Дон, видимо, согласился с его предположением, и они вместе зашагали в сторону дома.
Мирослава нашлась в гостиной. И была она не одна. Рядом с ней на диване сидел друг детства Шура, и вид у него был не ахти.
– Ты здесь? – удивился Морис. – А где же твоя «Лада Калина»?
Ни во дворе, ни в гараже действительно не было никаких машин, кроме Мирославиной «Волги».
– Я на метле сегодня прилетел, – отозвался Шура голосом, лишённым каких-либо оптимистичных нот.
– Понятно, – принял Морис его ответ как должное.
Но Мирослава сочла нужным пояснить:
– Шура приехал на такси, его автомобиль в ремонте.
– Угу. А чего такой хмурый? Из-за машины, что ли?
– Если бы, – буркнул Шура.
– На него навесили дело об убийствах, – проговорила Мирослава.
– Об убийствах? – переспросил Морис. – А разве не этим он и занимается изо дня в день?
– Да. Но эти убийства не вписываются в рамки привычного. Хуже всего, что их несколько. И они однотипные. Шура, – Мирослава толкнула Наполеонова в бок, – что я тут за тебя отдуваюсь, расскажи сам.
– Не могу, у меня уже язык одеревенел. Расскажи лучше ты, – отозвался еле слышно Наполеонов.
– Ладно, – согласилась Мирослава. – Какой-то псих убивает молодых людей кленовой стрелой.
– Чем-чем? – удивился