мьдесят кирзовых сапог, их которых торчат сорок мужчин, отбивают на сцене сердечный ритм ее сердца. Сердца, которое бьется в груди грузной и почти неряшливо одетой женщины, сидящей в пятом ряду и щелкающей семечки. Ее зовут Ева и ей сорок пять лет. Она не очень хорошо выглядит, потому что она не спала и плохо себя чувствует. Под ногтями у Евы остается траурная каемочка от черных семечек, а подносом на верхней губе пробиваются черные усики, потому что у Евы что-то не так с мужскими гормонами. Их слишком много, наверное, потому что у Евы мужской характер. Но это ее не волнует, ее больше волнует то, как мужчины на сцене выполняют возложенную на их ноги и плечи миссию.
У Евы рак груди, она об этом узнала совсем недавно. Сама Ева довольно спокойно относится к своей болезни. Она о ней не говорит, делая ее несуществующей для тех, кто ее окружает и отчасти для самой себя. Ей даже кажется, что осознание скорого собственного конца пойдет на пользу искусству, которым она занимается, потому что она будет ставить спектакль как в последний раз. Ева долго была без работы, поэтому энергия таланта переводилась в болезнь. И теперь искусство не способно излечить ее, но зато теперь она способна искусству отдать то, чего не могла дать раньше.
– Епвашумать, – нежно произносит Ева, – дорогие мои мужчины, топайте, как подобает настоящим бруталам. Хочу больше страсти, больше энергии! Больше секса, товарищи, больше секса! Что вы сопли жуете, как сосунки? Понастойчивей, товарищи, не расслабляемся, – говорит она, даже не глядя на них и выплевывая шелуху от семечек на газетку вчерашней давности, расстеленную на ее коленях. – Дайте мне больше огня, а то тут только пока один дым. – Все говорят, что у меня голос, как у мужика, – пускается Ева в пространные очень свойственные ей рассуждения. – Какая это красота, – улыбается она. – Я бы, может, даже хотела, чтобы у меня все было, как у мужика. Например, член. Но, видимо, у всевышнего я заслужила только голос, – смеется она хриплым смехом над своей шуткой.
Все уже привыкли к подобным остротам. У Евы низкий прокуренный голос, такой еще называют – голос из спальни. Голос у нее такой, потому что раньше она очень много курила. Но теперь она, в связи со своей болезнью, не курит, она заменила курение щелканьем семечек, шелуху от которых оставляет повсюду. Ева бросила курить, чтобы иметь возможность завершить спектакль и посмотреть, как его примут зрители. Она для этого хочет прожить подольше. Это для нее очень важно. Она бросила курить не ради своего здоровья, а ради театральной постановки, которую непременно должна завершить и показать зрителям.
Ева – лучший театральный режиссер провинциального города К*, и ей можно все. Ей можно щелкать в театре семечки и сплевывать шелуху на газету. Ей можно мусорить и материться где угодно и когда угодно, потому что она умеет творить. Она умеет создавать на сцене что-то феерическое и запоминающееся. Ева имеет способность создавать театральное действо, восходящее к искусству. А это очень нравится руководству театра, которое должно показать свой спектакль в Москве на фестивале и этим обеспечить себе дополнительное финансирование. Это спектакль, который создает Ева, должен стать визитной карточкой города и проложить дорогу к новому финансированию и более высокому статусу их рядового театра.
Ева еще не придумала, о чем будет спектакль, она пока еще только думает. И думает Ева, щелкая семечки. Раньше она безбожно курила и много пила, но когда ей предложили работу, она бросила и то, и другое, и перешла на семечки. Ева еще десять лет назад жила в Санкт-Петербурге со своим мужем Игорем, тоже театральным режиссером, но что-то между ними расстроилось, и Ева переехала в город К*, где она родилась. А муж стал очень известным театральным режиссером. Никто не знал, почему они разошлись после пятнадцати лет совместной жизни, Ева об этом не любила рассказывать. Но она бережно хранила память о нем в своем сердце и мысленно общалась с ним. Ева отказывалась сотрудничать со всеми театрами, сколько ей не предлагали. Но когда ей сказали, что в Москве она будет соревноваться как режиссер с бывшим мужем, она согласилась. До этого времени Ева влачила жалкое существование на гонорары от несколько снятых около пятнадцати лет назад фильмов, и ей хватало.
– Искусство начинается с ненависти, – говорит Ева с иронией, подсевшему к ней Павлу, продолжая щелкать семечки. – Это я, моя душа, предвосхищаю твой вопрос о том, почему я так матерюсь на актерский состав и почему сижу с кислой миной, – говорит она Павлу.
Ева предпочитает иронизировать, чтобы спрятаться от мира, чтобы быть не неуязвимой для тех, кто ее хочет задеть за живое. Павел – это давний приятель Евы, ему уже пятьдесят лет. Когда-то он был влюблен в Еву, но это было очень давно, когда ей не было еще восемнадцати лет. Периодически он к ней приезжает, потому что до сих пор не может забыть ее. Но и он, и она понимают, что между ними ничего не может быть.
– А я ничего и спрашивал, – отвечает Павел, смотря на сцену. – Ты уже решила, о чем будет спектакль?
– Нет, – говорит Ева, продолжая щелкать семечки. – Пока я еще не придумала. – Но я уже успела помахать «интеллектуальным фаллосом» перед носами руководства театра, поэтому мне можно думать столько, сколько мне влезет.
– Ты думаешь под семечки? – улыбаясь,