ресно, мыл ли он их вообще так, как это делали все посетили реанимации? Обрабатывал ли антисептиком?
Брадикардия, парез кишечника, – медицинские термины мячиками отскакивают от стерильных стен в меня, как будто мы играем в словесные «вышибалы», и мне никак не удается увернуться, – артериальная гипертензия. Состояние остается тяжелым уже длительное время.
Я судорожного вздыхаю, как будто меня и правда стукнули мячиком.
Его очки бликуют и не дают увидеть глаз. Голос мягкий, но равнодушный, с профессионально выверенными интонациями. Мне хочется увидеть глаза человека, который все это говорит про мою дочь, но яркий свет реанимации бликует в стеклах очков – до глаз мне не добраться.
– Я могу долго перечислять – она не дышит сама, не работают почки, сердце работает благодаря медикаментозной поддержке. Очередь за печенью. Ваша дочь будет умирать долго и по частям.
Меня накрывает волна ярости:
– Кто вы?! Вы врач?!
– Нет. Я ученый. И я хочу сделать вам предложение.
Я не даю ему договорить, набрасываюсь, выталкиваю из палаты:
– Вон! Пошел отсюда вон! Не смей подходить к моей дочери!
Он поспешно ретируется, а я возвращаюсь к кровати, где моя дочь лежит опутанная проводами, словно она застряла в гигантской паутине.
– Это не правда, – говорю я ей, – Это все не правда.
Но он нашел в себе наглость прийти на следующий день. Пока я протирала ее прохладное тело влажными салфетками, он снова зашел в нашу палату. Мои руки заняты, поэтому я не могу вытолкнуть его, а только злобно шепчу:
– Пошшшшёл вон!
– Позвольте мне сказать.
– Не хочу вас слушать.
Он разворачивается и уходит. Но только для того, чтобы вечером, когда я буду возвращаться домой, поймать меня на крыльце больницы за локоть:
– Вы устали. Давайте я вас подвезу?
У меня нет сил возмущаться, я только спрашиваю устало:
– Что вам от нас нужно?
– Поговорить.
Я смотрю на него, надеясь хоть сейчас увидеть глаза. Но очки снова бликуют, только теперь от света фонарей. Я останавливаюсь:
– Две минуты.
– Может быть, вас все-таки подвезти?
– Они уже идут.
– Я ученый. Меня зовут Александр Фокин. Мы с коллегами занимаемся инженерными технологиями в области ракетостроения и освоения космоса
– Господи, мы-то здесь при чем?
– Вы дали мне две минуты, – напоминает он мягко, – мы научились работать с сингулярным потоком и создали ракеты, которые способны рассекать в пределах всей нашей солнечной системы. Они могут долететь до Плутона. Но ни один живой человек не может выдержать нагрузок – слишком большая скорость, перепады давления, живые существа из плоти и крови буквально разлетаются на атомы. Человек оказался недостаточно прочен для освоения космоса.
Тогда мы научились копировать матрицу сознания. Отправлять в космос человека таким образом. Но сознание взрослого человека тоже не выдерживает. Все сходят с ума. А с сумасшедшими вести проект, сами понимаете, невозможно.
Выход оказался неожиданным: дети. Их гибкая психика способна вместить в себя любой мир, что бы они там не увидели. Мы работали с психологами, биоэнергетиками, экстрасенсами и после ряда экспериментов пришли к выводу, что сознание ребенка может помочь нам на данном этапе. Ребенок любопытен, готов к открытиям –
– Зачем вы все это мне говорите? Мой ребенок лежит в реанимации без сознания!
– Вот именно. Ваш ребенок медленно умирает. Вы можете приходить сюда каждый день, чтобы посидеть рядом с ее физической оболочкой, которая постепенно выходит из строя. Но она не заговорит больше с вами никогда!
– Это не правда. Вы не врач.
– Заведующий реанимации – мой друг. Я говорил с ним – шансов нет, это просто вопрос времени.
– Да кто вы такой, чтобы говорить о шансах?! Две минуты закончились. Теперь оставьте меня в покое.
– Я хочу, чтобы вы поняли реальную ситуацию.
Вместо этого я чувствую жгучую ненависть к человеку, вместо глаз которого всегда блики. Как будто это он во всем виноват. Как будто это из-за него моя дочь умирает от жестокой и непонятной болезни. И лучше бы они изучали не далекий космос, а страдающих детей! Помогали им, здесь, на Земле!
Я очень хочу накинуться на него, сорвать эти дурацкие очки, посмотреть в глаза и сказать, что шанс есть. Есть! Но я только ускоряю шаг. Я почти бегу от него.
– Я предлагаю вам поговорить с ней! – кричит он мне вслед. – Прежде, чем случится кровоизлияние в мозг! Счет идет на дни!
По тихой ночной улице я бегу прочь от него и от этих мыслей, семена которых он так щедро разбрасывает вокруг себя.
Он появляется снова, буквально на следующий день. Уже не смеет зайти в палату, но караулит меня в больничном коридоре.
– Я позову охрану. –