тельную деятельность служению общественному благу. Последователь Монтескье, Гельвеция и Беккариа, он поставил своей жизненной задачей распространение здравых идей, экономических, правовых и гуманитарных, в среде культурного общества обоих полушарий. Заслуги, оказанные Бентамом своему отечественному законодательству, признаны лучшими умами Великобритании. Никто не станет оспаривать преобладающего значения Бентама в среде выдающихся правоведов остальной Европы. Этот «великий учитель для жизни и науки», как его называет Роберт фон Моль, занимает в истории развития правосознания в среде европейских народов такое же место, как Макиавелли, – в противоположном, конечно, смысле. Глубокий след оставил Бентам и в истории русского права. Труды его не были забыты ни Сперанским, ни составителями «Судебных Уставов» 20 ноября 1864 года. Бентам живо интересовался русскими делами, не раз бывал в России, пользовался расположением князя Потемкина, переписывался с императором Александром I, принимал деятельное участие в реформаторском движении, охватившем лучшую часть общества в начале александровского царствования. Он вел переписку с победоносным императором, с Мордвиновым, Сперанским и другими выдающимися деятелями, с которыми находился в самых дружеских отношениях.
Безупречно чистый человек, истый философ в жизни и в области мышления, Иеремия Бентам стоял в нравственном отношении неизмеримо выше своих учителей, французских энциклопедистов XVIII века. Он во многом напоминает Беккариа, – во многом, но не во всем. Закаленный в житейской борьбе, поставленный далеко не в такие благоприятные условия, как автор трактата «Dei delitti e delie pene», Бентам всю свою жизнь боролся с существующими порядками и у себя на родине, и за ее пределами. Мысль его постоянно занята была преобразованиями разных отраслей права, пересозданием тюремной системы. Гельвеции имел одинаковое влияние на Беккариа и Бентама, оба были одушевлены страстным желанием видеть людское общежитие, развивающее «величайшую сумму счастья между наибольшим числом граждан». Труды этих двух учеников Гельвеция были достойно оценены на далеком севере, но результаты их деятельности, пути, по которым они шли и, наконец, личные характеры обоих мыслителей были совершенно иные.
Мягкий, благодушный миланский маркиз, счастливый семьянин, в полном расцвете молодости вкусив сладость всемирной известности, скоро опочил на лаврах. Порабощение родины, как видно, не мешало ему пользоваться всеми житейскими утехами. Находясь под покровительством наместника Ломбардии, Беккариа не особенно тяготился цензурой, умело обходил ее подводные рифы и мечтал об уничтожении устарелого здания средневековой юриспруденции. Он довольно равнодушно относился ко всем безобразиям сановников австрийской администрации, всячески содействовавшей сугубому порабощению его родной страны. Беккариа имел в виду исключительно улучшение итальянского судопроизводства, уничтожение пыток, позоривших родину Данте и Микеланджело, мало заботясь о смягчении уголовного законодательства в других странах. Случилось, однако, что вдохновенное слово миланского публициста потрясло сердца всего читающего мира, что его трактат произвел громадный переворот в истории уголовного права, сделался настольной книгой царственных особ, пожелавших и отчасти успевших осуществить, в большей или меньшей степени, заветные мечты молодого энтузиаста. Ему досталось в удел редкое счастье не только дожить до уничтожения пытки, смягчения уголовных кар, но самому принять участие в подготовительных работах для введения в действие новых кодексов, обязанных своим возникновением единственно его пламенной проповеди, блистательно доказавшей полнейшую несостоятельность, теоретическую и практическую, всего того, что считалось неприкосновенным в области права и процесса.
Совсем иначе сложилась жизненная обстановка, при которой пришлось действовать его доблестному последователю, Иеремии Бентаму. Сын свободной страны, всосавший с молоком матери все традиции парламентского режима, молодой Бентам рано понял, что жизнь создана для неустанной борьбы, без которой она теряет всякий разумный смысл, превращается в стоячее болото, заражающее воздух гнилостными испарениями и трупным запахом. Заядлый холостяк, доживший до глубокой старости чуть не отшельником, не согретый женской лаской, не испытавший влияния семейного очага, Бентам никоим образом не мог мириться с порядками, исторически установившимися в его отечестве и в остальной Европе. Это был борец, не положивший оружия до последней минуты, пока смерть не смежила усталые веки неутомимого протестанта. Деятельность его не ограничивалась пределами родной Великобритании. Он предлагал свои услуги всем народам, всем правительствам, европейским и американским, республиканским и самодержавным, дорожившим его советами, обращавшимся к нему с запросами. Не было ни одной отрасли права, ни одной стороны государствоведения или политической экономии, где авторитетный голос Бентама не явился бы решающим и желанным. Творец целой философской школы, известной под названием утилитаризма, он чутко прислушивался к требованиям практической жизни, не довольствовался одной пропагандой своих взглядов и теорий, но изыскивал способы реформы ссылки, строил образцовые тюрьмы на новых началах. Неудачи не обескуражили его; с настойчивостью, свойственною британскому национальному характеру, он доводил дело