етстве я и спорт почти не пересекались. Меня, правда, водили в бассейн, но, не смотря на презенты тренеру, из лягушатника в большую ванну я не переплыл: плохо держался на воде и тонул.
Плавать, конечно, научился, хотя намного позже, когда не поплыть уже не мог в силу возраста.
Вторую попытку подружить со спортом я, повзрослев, сделал зимой. Успех нашей сборной в НХЛ, побудил дворовую шпану залить каток, я тоже выпросил купить мне коньки и клюшку, но пока хулиганы вихрем носились по коробке, я еле стоял на своих «гагах», используя клюшку больше для опоры. Промучившись пару сезонов, хоккеистом я так и не стал: слабые ноги отказывались играть как Харламов.
Родителей больше заботили мои плохие отметки, чем физическая немощь. Отец в детстве отлично учился, фанатично мучал рояль и других интересов не имел. Расхожее убеждение воспитать сына сильным, записав его в секцию борьбы или бокса, в семье не разделяли. Дома считали: если пристают – надо звать милицию, а не драться самому.
Впервые я увидел Трайсера в мае 1979 года. Дни стояли жаркие и после уроков мы отправлялись на Люблинский пруд купаться и загорать. Все как на подбор сколиозные и астеничные, далекие от мускулинности, за исключением Лехи. Тот серьезно занимался бегом и выглядел не чета нам. Однажды к нему подошел парень, на фоне которого сам Леха казался дрищем. Ниже меня, но шире в двое, играя накаченным рельефом, незнакомец с ухмылкой оглядел нас. Наголо бритый череп добавлял ему колорита. Они о чем-то поговорили и лысый нырнул в воду.
– Кто это? – спросил я Леху.
– Трайсер, – ответил он. – Бегаем вместе.
– Больше на штангиста похож!
– Он за 11 секунд «сотку» ломит! Спринтер!
Выйдя, тот растянулся на полотенце и больше не смотрел в нашу сторону. Исподтишка косясь на него, я чувствовал свою ущербность.
1980 год совершил переворот в моем сознании. В Москве открылась Олимпиада и, наблюдая за ней с трибуны Лужников, я понял свое отчаянное несовершенство и решил исправить его. Выход напрашивался однозначный: записаться в спортивную секцию. Стадион АЗЛК встретил меня вонью резиновой дорожки и пожилым тренером в тени навеса.
Выслушав меня, он спросил мой возраст и в сомнении покачал головой:
– Поздновато. Ровесники уже на первый разряд бегут, но раз пришел – одевай гвоздики. Посмотрим.
Деда звали Савельич. Он выступал еще с братьями Знаменскими и шиповки называл по-старому.
Кое-как пробежав «сотню», выглядел я бледно, хотя в длину прыгнул неплохо, под шесть метров.
– Попробуем! – обнадежил тренер.
Вместе со мной еще бегали трое таких же доходяг. Савельич занимался нами от скуки, чтобы не сидеть дома со сварливой бабкой.
На стадионе я вновь встретил Трайсера. В компании атлетов, он жеребцом носился по кругу, оставляя нас далеко позади, и я с завистью смотрел на его прокаченные бедра в коротких трусах adidas.
В раздевалке мы познакомились.
– Юра, – он протянул руку и крепко пожал мою.
– А почему Трайсер? Фамилия?
– Фамилия Юрин. Это для своих.
Я осекся и замолчал.
Возиться с нами Савельичу быстро надоело и осенью, когда тренировки перенесли в манеж, он спровадил меня в копьеметатели. Ребята там занимались давно, имели разряды и звания. Проявить себя в этой компании шансов я не имел.
Трайсер бегал тут же. Когда он несся по виража, внутри его, как в барабане, бил набат. Секунды таяли и на зимнем чемпионате Москвы он выполнил норматив кандидата в мастера. Я о подобном даже не мечтал, хотя пользу от тренировок чувствовал: начал качаться, окреп и мог порассуждать о спорте.
Иногда мы вместе бегали кросс. «Не замечая» моих страданий, Юра гнал вперед. Просить о пощаде не позволяла моя гордость и, сдыхая, я все равно плелся за ним. Казалось, Юра издевается над моей немощью. На самом деле он помогал с ней бороться и с каждым разом, я бежал все уверенней и быстрее.
Потом его забрали в армию, а спустя год, в апреле, он неожиданно объявился и позвонил:
– Я в отпуске. Заходи!
Дверь мне открыл бритый Трайсер. Он закабанел еще больше, и старая майка трещала на нем.
Солнце припекало, и мы уселись на балконе. Юра принес шкалик спирта, воду и нехитрую закуску. Выпили. Сладковатая жидкость с непривычки обожгла гортань, и я в ужасе открыл рот.
– Первый раз? – Трайсер не морщась глотнул из стакана. – Разбавь побольше!
– Ты же в стройбате? – я вспомнил петлички с золотыми тракторами. – Как там? Дедовщина есть?
– Конечно! На ней вся армия держится. Пока «духарился» – прилетало. Сейчас «черпак». Жить можно. Из отпуска вернусь – в «старики» перейду, лафа начнется. А там уже и «дедушкой» стану!
Хмель ударил в мою голову: «Если перепадало ему, так что было бы со мной, окажись я там!» – и я искренне порадовался своей судьбе.
Он изменился и внутренне. Брутальность Юры и раньше не вызывала сомнений, а сейчас рядом