адом рыбных потрохов. Прескверных.
Примерно на такой ноте обыкновенно обрывалась попытка мечтательного Фарульва романтизировать своё нахождение (здесь удачнее, чем слово «жизнь») в портовом городишке Остмер. Каково же было это нахождение? Порой, Фари представляет себя главным героем какого-нибудь романа и в красках описывает сам себе свой жизненный путь. Примерно так:
«Пройдя свой путь до половины (или это где-то уже было? не так важно) наш Герой очутился в душном кабинете, обставленным весьма скромно: крепкий дубовый стол, чернильница, небольшой книжный шкаф да пара-троек стопок льняной бумаги и столько же перевязей газет. В комнате также имелось окно, которое, по указанным ранее портовым неудобствам, открывать не хотелось, оттого и было душно. Герой терпел все неудобства, как и смешное жалование, утешая себя тем, что занимается любимым делом, редко отмечая неприятное жжение в груди, когда приходилось выводить очередные кричащие заголовки, по типу: «Советы для выращивания помидоров» или «Очередной результат королевского кровосмешения: да здравствует Гуль в короне!» или «Похлебки из раков сегодня не ждать! Рыбаки вытащили из сетей…» и тд. и тп. Стоит подчеркнуть, что у нашего Героя не было ни своего садика с помидорами, ни знакомых во дворце, ни страсти к раковой похлёбке, но писать что-то новое для умеющих (что случалось нечасто) читать зевак было необходимо. Помимо отсутствия садика и всего прочего, у Него не было также семьи, другого хобби и банально предмета сердечного воздыхания, что все чаще сказывалось на мрачном оттенке газетных колонок.
Позволю себе отметить, что недавно наш Герой всё-таки полюбил. По-детски круглое личико, светлые, чуть спутанные длинные локоны, белёсые ресницы, тонкий стан – ангел! Только в глазах, конечно же, голубых, не было той возвышенности, кротости и жизнелюбия, которые ожидаются. Были лишь равнодушие и отчужденность, сменяющиеся искоркой интереса при звоне монет. Он впервые увидел её, освещенную лунным светом, когда шёл с работы в свою хибару. Казалось, что она источает изнутри это грустное лунное сияние. Герой, по натуре робкий (и кто ему дал такое воинственное имя?*), спрятался за ближайшей сырой стенкой и, затаив дыхание, смотрел за её небесной красотой. Выбросив сигарету, которую, Герой и не заметил, она скрылась в темном переулке и была такова.
На следующий день он, к своему счастью, видел её в том же месте при мягком холодном свете, приглушенном тучами, когда проезжающая телега обдала её грязью из лужи. Сам себя не помня, он подбежал к ней и начал отряхивать застиранную юбку. Её глаза на миг расширились в непонимании (о, как они были прекрасны, эти небесно-голубые камни!), но через мгновение они приобрели привычное состояние полудрёмы, а на губах появилась легкая улыбка. Она мягко забрала из его рук конец юбки и, не проронив ни слова, удалилась в темный (даже днём) переулок.
Через день он пришёл с цветком, стоившим ему недельную выручку – под цвет её прекрасных глаз. Наш Романтик, как ему казалось, был готов в сию же секунду сделать предложение руки и сердца нимфе, имени которой он пока не успел узнать. Среди сгущающихся сумерек он вновь узнал её – уже под фонарем. Выдохнув резко, будто решаясь на рюмку чего-то горючего (наш Герой совершенно не пил), он было сделал бойкий, пружинистый шаг вперёд, да замер. К девушке приблизилась тень из того самого переулка, покрутила в пальцах блестящую в свете фонаря монетку, и нимфа, мурлыкнув что-то неизвестному, под руку с ним скрылась в известной нам темноте.
Он безумно полюбил её одну – она же влюблялась во многих за медняки. Внутри Романтика что-то будто бы оторвалось, возможно также от непрекращающегося уже порядком детского плача возле пристани. На силу переключив внимание, Герой повернулся на звук и увидел, как женщина яростно трясла орущего младенца, а тот все не думал закрывать рот. Она кричала вместе с ним, проклинала его именами всех Богов, скалясь и рыча. Походило на то, что она собиралась выкинуть своего детёныша в морскую пучину. Не помня себя, Герой подошёл к женщине, сунул ей цветок и на ватных ногах поплёлся вдоль пристани. (Отметим, что мамаша так растерялась, что сбавила ритм покачивания в несколько раз, после чего малютка успокоился в считанные минуты и все оказались весьма удовлетворены).
Так Фаривульв пересказывал в воображении хронику своих последних дней, еле держась на тех самых ватных ногах (ведь с последнего описанного события прошло не более десяти минут). Он вдруг подумал, как осточертело ему это «нахождение» и закралась даже мысль стать тем самым телом в сети, которое на утро могли бы выловить рыбаки вместо раков (он мгновенно ее отбросил).
«Неужели так и будет дальше? Неужели он застрял в этом круге? Он ведь не просит Рая, уберите лишь Ад земной!».
Уберите? А к кому, собственно говоря, Фари обращается? Разве все не в его руках? Вновь запах морской воды. Очевидно перебившей зловония, ведь дышалось гораздо легче. В его голове промелькнула мысль, вызванная неожиданно ярким воспоминанием из детства, о котором будет поведано позднее.
«Да, вот что мне нужно было. Жил у моря всю жизнь, но не понимал его истинной прелести. Или боялся понимать, думая, что это для дураков. А может он и дурак! Оно изменит его «нахождение», оно станет его жизнью. У него получится. Да о чем я, право,