цветистую роскошь Турени[59], в Дюма сладострастный зной французского Юга. Но все эти различия подводятся под общий уровень парижского сгиба мысли, парижского образа изложения, парижской риторики и диалектики, всё отпечатлевает более или менее общий тип Парижа!
Итак, французскую литературу надо изучать в Париже. Но в Париже, как я уже имел случай заметить, вся разнообразная игра, весь смутный шум жизни покрывается одной главной потребностью, выражает одно господствующее направление, направление к жизни общественной, гласной, публичной, к политике! Как из всех криков, оглушающих парижские улицы, выливается один громче всех, крик разносчиков, продающих афиши; как во всех задушевных разговорах, образующихся между поэтами парижской жизни, в их прогулках на бульварах, в саду, в театре, в кофейном доме, на выставке, главный предмет составляет 1’ordre du jour[60], сегодняшний вопрос палат, сегодняшняя новость журналов; так и в литературе, которая есть печатное выражение общего мнения, общего разговора, общего движения, просвечивают более или менее, но всегда неизбежно и неотвратимо, политические идеи и страсти!
Литература французская не имеет той отрешенной самостоятельности, какой требуют от нее немецкие ученые. Она не есть плод безусловного, бессознательного и бесцельного вдохновения, не есть чистое излияние души, сосредоточенной в одной себе, переполненной одной собою. Это был всегдашний ее характер, отличавший ее от всех прочих европейских литератур, характер, которому она и теперь остается верною, которого может быть никогда и не утратит, вследствие национального духа французов. Что ни говорят о литературном космополитизме наши подражатели французам, события противоречат им безжалостно; французская словесность есть и была всегда в высшей степени народною, проникнутою характером Франции, или лучше – Парижа. Французы не могут жить вне жизни общественной; это отличает их от немцев и итальянцев, из которых первые живут в себе, последние в прекрасной природе своей благословенной родины. В этом отношении они имеют некоторое сходство с англичанами, с тою, однако важною разницей, что англичанин больше движется вкруг материальных интересов общественной жизни, двигается осторожно и медленно, тогда как француз, со свойственным ему легкомыслием и суетностью, играет идеями этой жизни, тормошит ее в своих основаниях. Отсюда происходит и различие литератур этих народов, председательствующих в ареопаге Европы.
Литература итальянская есть прекрасный цветок, вырастающий под прекрасным небом Авзонии, среди нежных, детских лобзаний с прекрасною природою Юга; она рассыпается цветочною пылью конфетти, блестящей всей радужной пестротой воображения, напитанной всем роскошным сладострастием чувственности. Литература немецкая стелется седым туманом в атмосфере самоисследования, самосозерцания; она мечтает и умствует; рядит идеи в образы, дает смысл бреду. Эти две литературы очевидно противоположны друг другу, но с тем вместе имеют то важное сходство, что обе равно независимы, равно самобытны, не признают