кое время снова погрузило меня в пучину сна, но свет с каждой минутой усиливался, наконец достиг своего апогея, и, в конце концов, сопротивляться ему стало попросту невозможно.
Внутри себя я уже почти полностью очнулся и теперь лишь искал возможность, для того, чтобы максимально безболезненно перешагнуть рубикон бодрствования.
Я выбрал момент и аккуратно приоткрыл глаза. Поначалу увиденное мной представляло собой лишь хаос цветовых пятен, но после нескольких попыток зрение всё-таки сфокусировалось, и я не без содрогания начал различать над собой далёкие, как Млечный путь, кроны деревьев и часть гигантского велосипедного руля. Я ощупал поверхность рядом с собой и обнаружил, что лежу на траве. Вместе с приглушенным солнечным светом ко мне начали возвращаться силы, а с ними – и обрывки сознания. Однако не в состоянии правильно истолковать происходящее, они хороводом кружили в голове и, так и не зацепившись за что-нибудь осязаемое и незыблемое, не вызывали ничего кроме головокружения и тошноты. Я пролежал ещё минут пять, отпустив мысли и пытаясь не напрягать память. Это помогло и наконец перед моим внутренним взором, пихаясь и отталкивая друг друга, как клошары в очереди за бесплатным супом на площади Революции, начали выстраиваться оборванные и куцые воспоминания о вчерашнем дне. Чуть в стороне, словно голодные сироты, ждущие, что и им перепадут остатки трапезы, теснились предположения о дне сегодняшнем.
Я обвел взглядом плавные изгибы руля и застонал. Конечно! Только в одном месте в Париже есть скульптура огромного велосипеда, наполовину вкопанного в землю.
Итак, я лежу на травке в парке Ла-Виллет. Ничего себе! Впрочем, ладно. Во всяком случае не на столе патологоанатома или под мостом канала Сен-Мартен.
Я снова закрыл глаза. Осознание этого, такого на первый взгляд простого и в тоже самое время невероятного факта, дало старт веренице воспоминаний, которые со скоростью автоматной очереди вспыхивали в моём мозгу.
Ла-Виллет… «Жеод»… зачем «Жеод»? Почему? А-а… мы пытались штурмом прорваться в сферический кинотеатр, чтобы под куполом… сделать что? Ещё раньше. Прогулка по каналу. Чья-то квартира… Ночной клуб… Площаль Пигаль… Ссора… С кем? Господи, неужели я поссорился с… ладно, это слишком сложно, с этим я разберусь попозже. Опять чья-то квартира… Переулок за колледжем. Так и наконец самое начало. Terminal. Мы празднуем окончание последнего класса. Ну что ж, всё мило и просто: это был выпускной.
Прежде чем окончательно слинять с чернокожей флористкой в Канаду в поисках лучшей жизни, мой папаша не очень-то мной и занимался. Он не был ни алкашом, ни буяном, ни даже занудой и хотя выпить любил и умел, я не мог найти достаточно эмоций, чтобы злиться на него после того, как он бросил нас с матерью одних. Кто знает, как сложится моя собственная судьба, и что буду вытворять в этой жизни я сам?
Так вот, о чём это я? Ах, да. Порой в порыве вдохновения, подкрепленного парой стаканчиков доброго португальского портвейна, он учил меня нехитрым премудростям жизни. И если в вопросах контрацепции и всевозможных видах сексуальных утех я скромно молчал, пропуская его советы мимо ушей, то последнее перед побегом напутствие почему-то врезалось мне в память.
«Ты уже взрослый, сынок, и вот что я тебе скажу. Скоро, а это будет, попомни мои слова, у тебя начнется череда посиделок с друзьями, вечеринок или ещё чего похуже. Выпускной, например. Друзья, девчонки, выпивка, недостаток храбрости и ты, конечно, хватишь лишнего. Ничего, так бывает. Но вот чтобы не наломать дров или не нажить себе неприятности на одно место, хорошенько запомни две вещи. Первое: никогда ничего не кури. И второе. Ты можешь пить виски, текилу или портвейн; можешь даже граппу, если она дорогая, или абсент, если он из Чехии или Бельгии. Но никогда, слышишь, никогда не пей русскую водку. И не потому, что это какая-то отрава или гадость, совсем наоборот; чистый продукт, и при определенных обстоятельствах утром даже голова не болит. Здесь дело в другом. Водка, сынок, барышня, во-первых, гордая и не в силах терпеть никого рядом с собой, а во-вторых, – коварная: сколько бы ты её не выпил, а за добавкой всё равно придётся бежать».
И вот теперь я вспомнил всё или почти всё, касающееся моего нынешнего плачевного состояния. Как в воду глядел мой беглый родитель. Действительно, в середине нашей вчерашней оргии, когда уже отгорели факелы самбуки и когда пальцы уже начало разъедать от соли и сока лаймов, кто-то притаранил пятилитровую подарочную бутылку Смирновской. После этого события приняли оборот настолько неконтролируемый и стихийный, что теперь я даже возблагодарил всевышнего за то, что очнулся на мягкой траве, а не на жёстком металлическом столе для препарации. Вот, правда, глюки… Ладно, бог с ними, с глюками, со временем и они пройдут.
Только я в очередной раз попытался подняться, как на фоне листвы возникла огромная собачья голова, на морде которой без труда читалось озабоченное и серьезное выражение. И всё бы ничего: собака и собака; мало что-ли в парке собак? Вот только покоилась голова на вполне человеческих плечах. Для того, кто хоть раз заглядывал в учебник древнейшей истории, персонаж моего похмельного видения был более чем узнаваем.