Ни о чём. Павел Сергеевич Шумов

в дом, для страха и порядка, дикая помесь кавказца с залётным немецким кобелём, злой, от рождения, почему-то, не была.

      В щенячестве он лизал руки хозяину, тёплым и мягким языком, несмело покусывая их острыми, как иголки зубами. Задорно отбегая на пару шагов и припадая на передние лапы зазывал того поиграть. Хозяин играть не шёл, а шёл по делам: то в сельпо за послеобеденной чекушкой, то к знакомым на соседней улице, дабы там старенькой бензопилой распилить машину дров, чтобы потом с ними выпить всё ту же чекушку. В общем, хозяин был человек занятой и важный. А поскольку дел у него было много, то дома бывал он редко, а дом надо было охранять. Для чего Барон и был посажен на цепь. Кольцо цепи с одной стороны пристегнули к ошейнику, а через крайнее кольцо с другой стороны вставили стальную проволоку. Проволоку протянули через весь двор от калитки до крыльца, так что теперь Барон мог бегать по двору из угла в угол, скребя железом по железу, как троллейбус. И вскоре руки хозяину лизать престал.

      Невдалеке от крыльца хозяин сколотил конуру, куда бросил старое байковое одеяло, можно жить.

      Цепь, по началу, была тяжела щенку Барону и пригибала его большую голову к земле, но щенок рос, крепчал и цепь всё больше приподнималась над землёй.

      От рождения Барон был любознательным псом и любил везде бегать и всё метить, и совать свой нос по всем углам. Но выходить за забор выпадало нечасто, поэтому он бегал по проволоке взад-вперёд.

      Двор от его постоянной беготни терял траву и осенью размешивался в грязь. К тому же, нужду Барону приходилось справлять тут же: во дворе. А прибирать за ним хозяин не любил. Делал он это изредка и нехотя, он же был занятой. Поэтому хозяин больше любил зиму, а не весну.

      И хотя Барон был посажен на цепь с целью возможного озверения и ожесточения, цепь ему в прок не пошла: злым он так и не стал. Он рос большим, лохматым, добродушным псом, которого все любили: и соседи с соседней улицы, и пробегавшая мимо детвора, заглядывающая за забор, чтобы поспорить кто круче: Немецкая овчарка или кавказская?!

      Пацанва подходила к забору и выставляя свои стриженные головы над его краем, подзывала Барона. Тот не торопясь скользил к ним по проволоке, поднимался на задние лапы, передними вставал на балясину, а голову клал на лапы сверху. Пацаны гладили его морду, сначала пугливо, готовясь отдёрнуть руку в любой момент от баронских огромных зубов. Потом смелели и трепали уже за уши и холку, чесали под горлом и под ошейником. Барон млел.

      Несмотря на то, что вся округа знала, что Барон и мухи не обидит, покушаться на хозяйский двор и сад ни у кого не было даже в мыслях: все прекрасно помнили про тихий омут и про чертей. К тому же система «свой-чужой» у Барона работала: тем, кого он знал, он, при встрече, приветливо махал хвостом, а тех, кого видел впервые игнорировал, и к себе не подпускал – уходил в будку. Мало ли что у этих людей на уме? Сперва надо оценить обстановку.

      Хозяйская занятость чужими делами и чекушками понемногу давала о себе знать: двор ветшал и хирел. Доски крыльца, конуры и забора чернели и всё сильнее разбухали под осенними дождями, стальная проволока провисала и даже стареющий Барон, если бы захотел смог бы её выдернуть и освободиться от привязи. Но Барон не хотел. Он уже привык и потихоньку растерял свою любознательность, сменив её на созерцание дождевых пузырей на лужах и смены серых осенних облаков на синеву весенних, солнечных небес. Барон старел.

      Как любой порядочный пёс он ценил традиции и то, что заложила в нём природа: любил повыть на луну, понюхать у собак под хвостом и побегать за сучками во времена собачьих свадеб.