Жизнь в Тбилиси у меня не складывалась. Совсем не складывалась. То, что жизнь не сложится я прекрасно знал, но почему-то думал, что все будет хорошо. Почему думал? Да всегда мы думаем, что все будет нормально. В лучшее верим. А «все», как обычно, происходит так, как происходит.
Вообще, у меня не только бытовая жизнь не складывалась. У меня не складывалась работа, университет, финансы, личная жизнь. Да много чего. Перечислять дальше? Устанете пальцы загибать.
Пацаны жизни не видавшие, деревенские. Один из них сидел по несколько часов в туалете и дрочил. Мы не могли его оттуда вытащить. То он моется. То на толчке сидит. То дрочит неустанно. То хер пойми, что. Как-то раз батек этого самого паренька приехал к нам, проведать нас, типа. Ну, мы, естественно, убрались в доме. Чайку заварили. Сидим, пьем. Батя его про жизнь начал вещать. Про молодость свою начал рассказывать. Про то, про сё. Про работу электриком, про сына своего. Сын, мол, у меня такой хороший, добрый, отзывчивый.
– Только, как не позвоню ему: «Сын, как дела у тебя?». Отвечает вечно: «Пап, я в туалете, потом наберу».
Так и сказал его батёк. Мы ж его за язык не тянули.
Другой тип говорит, что не может уже держаться и ему просто необходимо совокупиться с женщиной. Нет, я-то его понимаю отчасти. Но и смешно это немного как-то. Чудной он, что ли. Третий парень по пьянке постоянно про бывшую свою рассказывает. Иногда эти разговоры мне до невозможности раздражают и вымораживают. Как она ему там изменила, то делала, сё делала. Вот гадина какая. Да забудь ты ее просто. Оставь.
Как вы уже поняли: да, я живу с этими кретинами. Мы снимаем старый, затхлый дом в западной части Тбилиси. Правда, домом это назвать трудно, скорее, дыра. Живем вчетвером. Но иногда, глядя на гору посуды на кухне, складывается ощущение, что тут не четыре человека проживет, а четырнадцать. А, может, все сорок. Такая у нас гора там. Даже смеситель не видно. Не видно вообще саму раковину. Что там? Раковина? Или что?
Смотришь на это все, и думаешь: чего это люди? С ума посходили, наверное. Бросить бы эту учебу, да и махнуть рукой. Сказать: «А! Задолбали!». Но не могу я как будто. Ну, я же не идиот? Не поймут меня. Да и сам я себя не пойму. Столько старался, делал. И взять бросить? Переживу как-нибудь. И это. И то. И абсолютно все дерьмо. Но вот потом. Потом я умчусь к чертовой бабушке. Или к чертовой дедушке. Или кто там у черта еще есть? Умчусь, короче. Не увидите вы меня. И буду делать то, что захочу. Работать буду. Снова писать буду. Буду жить, а не страдать этой херней. Буду жить в тишине, а не слушать дебилов.
Я уперся в свой комнатный потолок и мне хочется закричать, сбежать, спрыгнуть, разорвать тут все. Стоит сказать про комнату, я скажу очень коротко и точно, чтоб вам не надоело это слушать. Комната, примерно, десять квадратных метров. Здесь стоит стол, шкаф и кровать. Еще два моих чемодана, которые я привез из северной страны. Что еще? Моя обувь, книги, рисунки, всякая мелочь, зубная щетка, пена для бритья, одноразовые станки, которые я привез из той же соседней страны, ну, и все, наверное. В комнате я себя чувствую спокойно и уютно. Хотя, иногда кажется, что обеспокоенно и некомфортно, словно четыре стены давят на меня со всех сторон. Будто окно, которое здесь есть, скоро самостоятельно забетонируется и я останусь без естественного света. Дальше отойдет и искусственный свет, войдет черная тьма и она заберет меня отсюда куда-то к той самой чертовой бабушке. Или дедушке. Потом прикидываешь: куда она меня заберет? Не заберет она никуда. Даже она не способна вытащить меня из этой гильотины.
Под кроватью, в наружной стене, есть маленькая дыра. Один раз я сидел возле рабочего стола и увидел маленького зверенка, который не торопясь двигался в сторону двери. «Твою мать.» – сказал мой рот не открываясь. Я-то мышей не боюсь, просто неприятны они мне, и не нужны они в этой маленькой комнате, тут, итак, места мало, куда еще мышей? Уходят пусть.
За шесть месяцев мышь я видел один раз, потом больше не видел. Даже совесть иногда гложет: что же это произошло там с ней? Умерла? И где? У меня под кроватью? А не вижу ведь.
О том что, что в доме завелась мышь, я сказал хозяину почти сразу же.
– У нас никогда не было мышей! – встрепенулся он.
Конечно, не было. Сразу я поверил вам. Врете вы, и не краснеете. Хотя покраснеть бы Вам стоило. Такую дыру сдаете за такие деньги. Эта квартира стоит максимум сто долларов. А мы платим почти пятьсот.
И все же, обеспокоенный хозяин купил себе мышеловку и установил ее на втором этаже, где жил он, его жена, его сын с дочкой, еще кого-то я там видел, не знаю уж кто они ему. И неужели он убил эту мышь у себя? Спросить стоило бы.
Вообще, каким образом в этом доме я встретил всего одну мышь, а не стаю голодных крыс – даже немного удивляет. Дом этот, когда мы заехали, был в крайне ужасном состоянии, мне пацаны рассказывали. Я заехал сюда ровно через две недели после них. Они говорят, что в комнате, где я сейчас живу, чего только не нашлось. Шприцы всякие, пачки сигарет, презервативы, да всего, мол, полно было.
Джонни – хозяин дома. Он рассказывал мне, что устал от прежних жильцов и выселил их. Оказывается, жили здесь раньше грузины, которые очень уж увлекались морфием.