имо автобусы, казалось, соревновались, какой из них наиболее пустой. Сеул давно покрыла ночная мгла: на улицах почти не было прохожих, только подростки да работники экстренных служб после тяжёлой смены и весёлых тусовок сновались по тротуару. Девушка не могла на такой скорости разглядеть их лица, но почему-то была уверена в том, что они были счастливы. Она дорисовывала в своей голове их портреты: глаза искрились радостью и любовью от предстоящей встречи с семьёй и приключениями, на лицах застыли широкие улыбки, с губ то и дело срывались смешки и шутки, которые поймут только они сами.
В их мыслях по-любому нет печали и тоски, ведь это их Родина: дома работников с нетерпением ждут близкие люди, подростков же приглашает в свои объятия незабываемая ночь, позволяя взять власть над моментом и целым городом. Для них здесь всё родное, вот только новые лица явно выбиваются из этого понятия: своим приездом чужаки будто оскверняют святость этого места, приносят в дом жителей хаос и разрушение, ведь здесь не их Родина, ведь здесь они чужие.
В ушах как будто стоял звонкий смех редких прохожих, заглушающий голос брата где-то сбоку. Повернув голову в сторону водительского сидения, Лина стала рассматривать лицо Вадима: гладко выбритые скулы, сосредоточенный на дороге взгляд, губы двигаются в такт словам, которые она не слышала. Иногда случается такое, что люди, которые тебе не симпатизируют, как будто включают режим «не беспокоить»: ты видишь, как их рот складывает буквы в слова, слова- во фразы и целые предложения, но ты не слышишь абсолютно ничего, находясь в изолированном вакууме своих мыслей.
В такие моменты ты телом ощущаешь этот разрыв между собой и обществом, будто ледник врезался в скалы и поделился на две части, волной отброшенные к противоположным берегам. Ты один на поле боя, никто не встанет на твою сторону только потому, что та самая скала – это ненависть, взращённая в тебе людьми, которые порочат имя Добра, называя Добром всё, что выгодно им самим. Люди настолько мерзкие в своём естестве, что ты ненарочно научился презирать их.
– Лина? – резко вывел из мыслей недовольный голос Вадима, – оглохла что ли? Я с кем разговариваю?
– М? – мотнув головой в попытках сбросить никому ненужные мысли, девушка отвернулась к затонированному окну, – я не оглохла, просто намеренно игнорирую твоё существование.
Вадим с какой-то злобой и неприязнью окинул сестру взглядом, ругнулся на корейском и снова отвернулся к дороге, напряжённо стуча пальцами по рулю. На его запястье красовались золотые часы с бриллиантовой отделкой вокруг циферблата; они беззвучно отсчитывали минуты повисшего в машине напряжённого молчания. Для Лины это молчание было очень даже комфортным: голос брата успел надоесть в первые минуты дороги от аэропорта к новой квартире, его парфюм едкой пылью осел на ноздрях, заставляя морщиться и закатывать глаза от отвращения.
– Мы почти приехали, чертовка, – сказав это, Вадим заехал в ворота частного сектора. Огромные многоэтажные дома выглядели во тьме пугающе: ни в одном окне не горел свет, повсюду стояла давящая тишина, нарушаемая лишь шумом колёс.
Взглянув сквозь тёмное стекло на их новое жилище, девушка нахмурилась: всё это выглядело настолько дико, нереально и мёртво, что захотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться в ирреальности происходящего. Одинокие мрачные деревья украшали парадные входы, лавочки, как мифические чудовища, прятались в тени, как будто готовились вот-вот наброситься на нарушителей покоя.
Припарковав машину, Вадим вышел и направился в сторону подъезда, ни разу не взглянув на сестру, замешкавшуюся позади. Ноги онемели от долгой поездки, тело не привыкло к лёгкой ночной прохладе. Ступив на асфальт, Лина потянулась и тяжело вздохнула: высотки пытались раздавить своей необъятностью, мрак старался загнать в свои паучьи сети ничего неподозревающую жертву. Из приоткрытого окна чьей-то квартиры послышался лай собаки, которая пыталась прогнать непрошеных гостей.
– Ну ты идёшь или нет? – раздражённо спросил Вадим, придерживая подъездную дверь ногой.
– Отвали, – пройдя мимо брата и откинув в его лицо волосы, девушка скрылась в подъезде.
В квартире чувствовался запах краски и новизны, серые стены нагнетали и без того мрачную атмосферу, пустота отзывалась жгучей болью в области груди. Казалось, что даже здание говорит чужакам о том, что им тут не рады.
– Пахнет смертью и безысходностью, – прошептала Лина, снимая обувь и проходя в гостиную. Максимально простой интерьер выглядел слишком пусто, масштабность помещения вызывала чувство одиночества. Слишком мало мебели и людей для такого большого места, слишком много места для раздумий и внутренней борьбы. Девушка чувствовала себя неуютно: трафаретный интерьер выглядел неживым, мода губила индивидуальность и свободу мысли и творчества, идеальность, как перцовый балончик, прыскала жгучим газом в глазницы. Она ощущала себя здесь чужой, будто в этой роскоши она была ни к месту: в России девушка могла дышать полной грудью, она была свободной, а в Корее, на чужбине, кислород перекрыла золотая клетка из высоток и нравов, людей и новых общественных правил, которые Лина должна была усвоить, чтобы почувствовать себя здесь живой, нужной,