ились такие элементы культуры, которые архаичнее не только древнегреческих, но даже и тех, что зафиксированы в текстах памятников индоевропейской мифологии – Ригведы, Махабхараты и Авесты.
В связи с тем, что именно в ведических текстах сохранились в большом количестве описания и объяснения архаичных индоевропейских календарных обрядов, именно эти тексты представляется необходимым использовать как дешифрующие при анализе восточнославянской и, в частности, северно-русской календарной обрядности. Возможность обращения к ведическим текстам при рассмотрении русского материала обусловлена “как большей степенью соответствия между ведическим и русским в силу лучшей сохранности в русском языке архаизмов, чем в западных языках, так и большей близостью русской мифо-поэтической традиции к индоиранской”.
В сохранившихся до рубежа двадцатого века верованиях северно-русских крестьян, особенно в устойчивых календарно-обрядовых циклах, четко прослеживаются реликты архаического индоевропейского календаря, уходящего корнями в глубины тысячелетий. Так восточнославянская дохристианская картина мира четко дифференцирует два временных цикла года: период от зимнего солнцестояния (двадцать второе декабря) до летнего солнцестояния (двадцать второе июня) и период от летнего солнцестояния до зимнего. Начало каждого из этих циклов было четко обозначено календарными обрядовыми действиями: зимними Святками и Иваном Купалой. Судя по некоторым реликтам обрядов, а также по скандинавским материалам, в глубокой древности зимние Святки длились полный лунный месяц или двадцать восемь дней. Так у шведов святки “были известны под именем Иольского или Юльского праздника, как важнейшего и продолжительнейшего из всех. Этот праздник отправлялся в честь Тора в Норвегии зимой, а в Дании в честь Одина для благословенной жатвы и скорого возврата солнца. Начало праздника обыкновенно наступало в полночь четвёртого января и продолжался целых три недели”, писал Забылин. Здесь стоит обратить пристальное внимание на два мифологических образа – Одина и Тора. Один – верховный бог скандинавской мифологии, изначально представлявший духовную власть, мудрость и сакральное знание. Он владыка небесного царства мертвых, который сам себя принес в жертву и пронзенный собственным копьем девять дней висел на мировом древе, после чего испил священного меда поэзии и получил руны – носители высшего знания и мудрости. Именно благодаря такой жертве Один-Водан соединился с мировым деревом и стал посредником между богами и людьми, между предками и потомками. Он удивительно близок к арийскому Варуне, также владыке космического океана (небесного царства мёртвых), всех земных вод, царю закона и хранителю сакрального знания. Варуна связан с деревом, крону которого он “держит в бездонном пространстве” и “корни которого вверх, а ветви вниз смотрят”. Здесь имеет смысл вспомнить русский заговор, где на “море-океане, на острове Буяне стоит дуб-карколист, вниз ветвями, вверх корнями”, при том, что в севернорусских диалектах “буй, буево, буевище” – погост, кладбище, “тот свет”.
Скандинавский бог Тор “первоначально мыслился как бог неба. Имеются явные следы связи Тора с культом дуба.”, указывающие на его первоначальную связь с мировым деревом.
Таким образом, скандинавские святки, длящиеся три недели, были посвящены божествам, связанным с миром мертвых, “тем светом” и мировым древом.
Восточнославянские Святки тоже связаны с культом мертвых, с миром ушедших на “тот свет”. Именно в эти дни в мир живых возвращалось “Святье” – умершие, души которых на время Святок вселялись в тела их потомков – ряженых. Судя по севернорусскому материалу, рядились (во всяком случае в древности) самые родовитые и знатные, те, чьи роды были самыми старыми в данной общине, деревне, селе. Об этом свидетельствует одно из вологодских диалектных названий ряженых – “кулеса”. В тех же диалектах “кулыня”, “кулина” – знатная, богатая, родовитая. Стоит отметить, что санскритское «кула» – семья, род, «кулажа» – принадлежащий к знатному роду, «кулина» – родовитый, знатный.
Общеизвестно, что в народном представлении у мертвых нет обычного земного тела (“у навей нет облика”), поэтому они могут прийти в этот мир, только позаимствовав у кого-то из живых его плоть. Виноградова подчеркивает, что ряженые и нищие являются теми ритуально значимыми людьми, при посредничестве которых можно связаться с миром умерших. Здесь стоит отметить, что русское слово нищий соотносится с древнеиндийским «нистиас», что значит “чужой”, “нездешний”, и в целом аналогично понятию “ряженый”.
Виноградова считает, что: “По-видимому, можно разделить мнение ряда специалистов о том, что есть основания (в том числе и языковые свидетельства) предполагать, что нищие воспринимались как заместители умерших, а щедрое их одаривание – как отголосок поминальных жертвоприношений”.
Такое восприятие ряженых дошло практически до наших дней. Согласно данным, полученным фольклорно-этнографическими экспедициями под руководством Мехнецова, информаторы помнят о таких обязательных персонажах святочного ряженья, как “предки” (старцы, покойник), “нелюди”, “чужаки” (нищие, побирушки), “высокие старухи”. Для того, чтобы душа живого человека, отдавшего на время святок свое тело “предку”, не осталась навсегда