ает тьма, а за зимой – лютый холод. Знание это было внутренним, тяжелым, как камень в желудке.
Он поднял трубку. Руки слегка дрожали, но он сжал аппарат крепче, словно пытаясь удержать расползающуюся реальность.
●
Да, слушаю, – обычное приветствие вылетело само собой, но прозвучало как-то фальшиво, будто из чужого рта.
●
Руслан, ты действительно собираешься уехать? – Голос Веры… Он всегда был с хрипотцой, как старая виниловая пластинка, но сейчас эта хрипотца резала слух, как битое стекло. В голосе – не просто удрученность, нет. Там было что-то еще… Отчаяние? Обреченность?
●
Ты же знаешь, что да, – ответил Руслан, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Но внутри уже начиналась буря. Слова – как пустые консервные банки, гремят, а толку никакого.
●
Мне тебя ждать? – В голосе Веры прорезался вызов. Как будто лезвие блеснуло на мгновение. Но Руслан знал, что за этим блеском – пустота.
●
Не надо. Я уезжаю. Не думаю, что я быстро вернусь, – тон его был подчеркнуто обыкновенным, как будто он заказывал кофе в забегаловке. Но каждое слово отдавалось гулким эхом в его собственной душе, предвещая недоброе…
В ответ – короткие гудки. Резкие, как удары сердца обезумевшей птицы, бьющейся в клетке.
С Верой он встречался около года. Хорошая девушка, интересная, с характером. С таким характером, что даже Руслан – любитель свободы, вольный ветер, – задержался рядом с ней на целый год. Рекорд, не иначе. Но всему приходит конец. Особенно – хорошему. А для Руслана свобода, эта чертова личная независимость, была дороже всего. Как воздух. Как вода. Как… да как сама жизнь, чтоб ее.
Он вспомнил разговор с ее отцом, Борисом Викторовичем. Тот еще тип. Крепкий, как дуб, мужик. Голос – как у бульдозера, который сносит все на своем пути. Таким голосом не просят – приказывают. Владелец сети магазинов, местный царек. И этот царек решил поинтересоваться планами Руслана насчет своей драгоценной дочурки.
Руслан тогда ответил уклончиво. Мол, к Вере отношусь хорошо, очень даже, но… Но к важному шагу пока не готов. Этот эвфемизм – "важный шаг" – звучал в его устах как приговор. Разговор затянулся. Борис Викторович буравил Руслана взглядом, словно пытался просверлить в нем дыру и заглянуть в самую душу. А в душе Руслана – сквозняк.
Уходя, Борис Викторович остановился, чтобы пожать Руслану руку. Крепкое, властное рукопожатие. И взгляд… Тот самый взгляд, который Руслан так любил и ненавидел в Вере. Взгляд абсолютной, непоколебимой решимости. Готовности ко всему. Ко всему, что подкинет эта сука-судьба.
Руслан был идеалистом. Простым, идеалистом. И это объясняло многое. Если не все. С самого детства, с тех пор, как он впервые увидел, как целуются в кино, он верил в ту самую любовь. Великую. Единственную. Всепоглощающую. И искал ее. Искал, как ищут воду в пустыне, как ищут спасение в горящем доме.
Но, с другой стороны, ему, как проклятому, нужна была свобода. Независимость. Он был готов отказаться от нее только ради своей второй половины. Той самой. Единственной. Девушки, которая будет его дополнять. Не сковывать, не ограничивать, а именно – дополнять. Как недостающий пазл в картине. Как… ну, он и сам не знал, как. Но точно знал, что Вера – не она. Не тот пазл. Не та картина.
И когда ему предложили работу представителем фирмы в другом городе, Руслан согласился с радостью. Даже не с радостью, а с каким-то облегчением. Словно камень с души свалился. Это решало многие вопросы. Слишком многие.
Он не торопился. До переезда оставалось еще много времени, этого тягучего, как патока, времени. Но после звонка Веры… После этих коротких, проклятых гудков… Руслан вдруг понял, что в этом городе его больше ничего не держит. Кроме одного дела. Одного-единственного, мать его, дела.
Он набрал номер родителей. Медленно, словно каждый поворот диска (хотя какой, к черту, диск, у него же кнопочный телефон!) давался с трудом.
Разговор был… обычным. Как всегда. Как по накатанной колее. "Как самочувствие? Что нового?" Стандартный набор фраз, за которыми скрывается… Что, собственно, за ними скрывается?
Он рассказал им о своем отъезде. Спокойно, буднично. Как о решенном деле. Как о погоде. Известие было принято… да, именно так – принято. Как неизбежность. Как неотвратимый факт. Без лишних вопросов. Без истерик. Без… Без всего того, что Руслан подсознательно ожидал и чего боялся.
Он любил родителей. Очень любил. Но ему потребовались годы – годы! – чтобы они научились воспринимать его решения вот так. Спокойно. Как стихийное бедствие. Как неизбежное зло. Еще одна жертва на алтаре его драгоценной независимости. Горькая, такая, жертва.
Голос матери дрогнул. Едва заметно, но Руслан услышал. У него перехватило дыхание. Захотелось заорать в трубку: "Мама! Папа! Я люблю вас! Больше всего на свете! Люблю!" Но он сдержался. Сжал зубы так, что заболели скулы. Взял себя в руки. Так будет лучше, – сказал он себе. Эта фраза, как заклинание, как мантра, которую он повторял себе снова