но… Не знаю, Энцо. Будто весь мир разваливается на части. У тебя нет такого ощущения? Это так…
Голос ее прервался, и повисшая на ресницах слеза скатилась по щеке, оставляя темный след от потекшей туши.
У нее не находилось нужных слов, чтобы описать происходящее. И по правде, у меня тоже.
Еще полгода назад в мире царил полный порядок. Я начал изучать психологию в университете, а Амайя продолжала заниматься живописью, раздумывая, чему посвятить свое будущее. Она боялась, что академическое изучение истории искусств помешает ей реализовать собственный талант, свободный и непосредственный, как само ее естество.
Стоило только попросить Амайю что-то сделать, как тут же ты получал отказ. Это я усвоил с детского сада. С тех самых пор мы все время шли рука об руку, как две параллельные прямые, – вместе ходили в начальную школу, вместе закончили колледж и неожиданно оказались выброшены в реальную жизнь.
Если говорить о сексе, то между нами никогда ничего не было, среди прочего еще и потому, что она отдавала предпочтение представительницам своего же пола. А помимо этого, между нами было все.
Лет в десять мы вместе сбегали с уроков, чтобы тайком попить лимонада в местном кафе.
Вместе мы впервые попробовали пиво, выкурили свою первую сигарету и свой первый косяк. В моем случае, кстати, он стал и последним, поскольку у меня резко упало давление и я без чувств рухнул на ковер в комнате Амайи.
Вместе мы ездили в Лондон, заручившись родительским благословением и разрешением с печатями из полицейского участка. А потом и в Афины, и в Берлин… Столько городов, и в каждом мы до рассвета болтали обо всем на свете!
От одной мысли о том, что больше мне никогда не суждено говорить с Амайей, у меня внезапно закружилась голова, словно эта непостижимая смерть вдруг материализовалась и, обретя реальный вес, всей своей тяжестью навалилась на нас, друзей-одноклассников.
Медленно двигаясь в безмолвной толпе по направлению к часовне, я вспоминал, словно в ускоренной перемотке, события последних месяцев.
– Энцо, кажется, у меня нашли какую-то нехорошую болячку, – сообщила Амайя по телефону чужим голосом, звучавшим так, будто человек одной ногой уже стоит в могиле.
Анализы подтвердили наихудшие опасения. Рак распространился настолько, что врачи давали ей не больше года. Амайя продержалась половину обещанного срока. Она так привыкла жить на высоких оборотах, что и к смерти спешила изо всех сил.
От нахлынувших воспоминаний я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног.
– Это неправда, – твердил я себе в каком-то тупом оцепенении, не вслушиваясь в поминальную речь священника. – Я в любой момент могу очнуться от этого кошмара, Амайя окажется жива, и все будет как прежде.
Меня вернула к действительности нескладная девчонка, лучшая подруга Амайи, – она вышла вперед, зажав в длинных костлявых пальцах какой-то листок. Бумага дрожала так сильно, будто вот-вот выскользнет из рук и упадет к ее ногам.
Все задержали дыхание.
Наконец она заговорила прерывающимся голосом:
– Мы все хорошо знали, как Амайя увлекалась Японией. Жаль, что она не смогла исполнить свою мечту – поехать туда… – Она высморкалась в бумажный платок и продолжила: – Но наверняка многим из вас неизвестно, что ее имя существует в японском языке и означает «ночной дождь». Не правда ли, поэтично?
Ей снова пришлось сделать паузу, чтобы утереть слезы. Теперь дрожали не только руки, но и губы.
Когда уже все решили, что девушка не сможет закончить свою речь, она собралась с силами.
– Когда умерла Амайя, в наших сердцах воцарился мрак. Но мы всегда будем ощущать ее присутствие рядом, как невидимый дождь, пропитавший насквозь наши души.
При этих словах кто-то из присутствующих зарыдал, и вновь девушка помолчала, пока остальные передавали платки и сочувственно обнимали друг друга.
– В предпоследний раз, когда я навещала Амайю в больнице, – продолжила подруга, – она попросила раздобыть ей антологию «Хайку о смерти». В ней собраны эпитафии, которые поэты и буддийские монахи писали сами себе, прощаясь с жизнью. И я взяла эту книгу, когда готовила свою речь… – Бумажка чуть не выпорхнула из пальцев, но девушка успела подхватить ее. – Я выбрала несколько строк из Сокана и из Цугена Дзякурея[2], чтобы сказать последнее прости нашей любимой подруге.
Часовню накрыло безмолвие, такое же пронзительно-белое и чистое, как полотно, на котором Амайя уже никогда ничего не нарисует. Мне показалось, будто этот холст – эпитафия, сотканная из осколков моего сердца и души.
– Если кто-то вас спросит, куда ушла Амайя, скажите только лишь: «У нее были дела в ином мире». Сейчас, на своем последнем пути, она ступает по облакам.
Ити (1)
一
После похорон я неделю не вставал с постели. Я не болел, но совершенно лишился сил.
Я попытался было перечитать конспекты по социальной психологии,